Сторож брата. Том 2 - стр. 35

– В самом деле, – заметил разумный Бруно Пировалли, наблюдавший сцену с неодобрением, но и без явного осуждения, – лучше отдайте им ребенка. Вряд ли разумно оставлять чужого младенца. Что мы с ребенком делать будем?

– Насколько могу судить, – взвешивая слова, сказал английский галерист Балтимор, – повстанцы знают, куда именно сопровождают табор. Нет оснований сомневаться, что о несчастных позаботятся.

Цыганка продолжала бежать прочь от поезда, ее мальчики, сильно отставая, бежали следом за матерью, комиссар в лимонных панталонах спрыгнул в снег и погнался за ними; желтые ляжки комиссара крутились в морозном воздухе.

Соня Куркулис, никогда прежде не державшая в руках ребенка, тяготилась новой ролью: материнство в планы Сони не входило, а если бы такое событие когда-либо и приключилось, то уж, конечно, сыскалась бы на этот случай и няня. Сверток не тяжелый, но неудобный в обращении, причем с одной из сторон мокрый; Соня вертела сверток в руках, стараясь не уронить, но прижимать к себе мокрую упаковку не хотелось. Она собралась уже отдать сверток с младенцем рыжеволосой партизанке.

– Замерзнет ребенок, – сказал Марк Рихтер.

– Я возьму ее, – сказал Микола Мельниченко, – вы можете не беспокоиться о ребенке.

Но Рихтер взял из рук Сони Куркулис ребенка, завернутого в одеяло. Девочка – это была девочка – спала и дышала ровно. Привычный к обращению с детьми, Рихтер принял девочку на ладонь, другой рукой прикрыл от ветра, свистящего из двери вагона.

– Марк сочувствует детям, – пояснил военным людям Бруно Пировалли.

– Вы бы лучше Украине так сочувствовали! – горько сказала Лилиана Близнюк.

– Русня, – сказал Жмур. – Я имперца сразу чую.

– Тримай его, Луций! – гаркнул комиссар. – Тримай гада! – Комиссар вернулся к вагону, волоча за собой пойманную женщину. Мальчики плелись подле комиссара. – Вот она, паскудина. Бери своего пащенка. Ну-ка, все вместе двинулись!

– Времени нема, – сказал командир батальона «Харон». – Выдвигаемся.

К ним бежали проводники, требуя вернуться в вагон, поезд был готов к отправке.

– Неужели не сочувствуете Украине? – ахнула Соня Куркулис. – Простите нас! – Соня Куркулис закрыла порозовевшее от смятенных чувств лицо.

– Я тебя запомнил! – крикнул снизу, с белой равнины, комиссар Грищенко. – Мы всех запомним, не простим!

Женщина-воительница спрыгнула вниз.

За ней Мельниченко.

– Присмотри за девочкой, – сказал он Рихтеру.

– Присмотрю.

– Обещаешь? – Мельниченко смотрел пристально. – Надежда на тебя невеликая. Ты детей защищать не обучен.

– Обещаю.

Последним, как положено командиру подразделения, сошел с поезда Луций Жмур.

Поезд набрал скорость, скрылись из глаз и цыгане, и рыжие кудри валькирии, и лимонные рейтузы комиссара.

На станции Орша в вагон вошли солдаты; сказали про эпидемию, забрали у европейцев паспорта: рекомендован двухнедельный карантин.

Состав отогнали на запасной путь, локомотив отцепили. Местные власти колебались: не разместить ли иностранных пассажиров по больницам – да откуда в Орше столько больниц взять? А может, и не интересовались местные власти этим вопросом – откуда подробности знать? Держали состав с европейскими гостями в Орше, вот и все. Решили: нехай в купе сидят, чтобы на улицу ни-ни! Паспорта обещали вернуть, но не возвращали долго, никто не заботился о заморских гостях. Медсестра ежедневно навещала вагон, приносила баночки и пробирки с детским питанием – после звонков в местные клиники наладились девочку кормить.