Сторож брата. Том 2 - стр. 29
– Позвольте сделать рискованное заявление. Коль скоро я не на кафедре, а в поезде, и мы едем неизвестно куда, то могу позволить себе неакадемическое обобщение. Революция, которая не вступает в диалог с религией, не спорит и не переосмысливает Завет, – не вполне революция.
– Я вас не понимаю.
– Вспомните, милая Соня, что начало прошлого века в России – я говорю о революционных десятых годах – стало временем русского религиозного Ренессанса. Флоренский и Сергий Булгаков, Бердяев и Розанов – они ведь эхо Ленина и Бакунина. Вы задумывались над этим?
– Каков вывод?
– Сакральная природа революции. Добавьте сюда Первую мировую войну. Революция выпестована Первой мировой, как Парижская коммуна – Франко-прусской. Мне представляется, что Россия, когда она атакована всем миром, начинает вырабатывать в себе фермент революции. Так было в Отечественную войну тысяча восемьсот двенадцатого года, так было в Крымскую войну, так было в Первую мировую, так было в Великую Отечественную и, полагаю, так происходит сейчас. Россию выталкивают в революционное сознание. Сегодня происходит неожиданное: Запад решил убить капитализм в России, капиталисты бегут. Предположение смелое, и я не хочу ошибиться, высказывая его. Скажу иначе. Возможно, Россия – гнилой корабль, который постоянно на грани катастрофы. Но когда крысы бегут с корабля, корабль всплывает. Но ты сам – крыса, бегущая с одного корабля на другой, и оба тонут, подумал он.
– Марк Кириллович, мне трудно уловить вашу мысль. Россия – гнилой корабль, империя, идет ко дну. Согласна! Писатель Зыков это прямо говорит! И моя сестра каждый день про это пишет. Но революция и Россия – понятия несовместимые. Революционная страна – Украина!
– Мы в плену магического слова. Идея революции может возникнуть только сейчас. Надеюсь, России снова дан шанс совершить революцию.
– Вы шутите?
– Это причина моих расхождений с братом. Старший брат считает, что предназначение России – скреплять мир идеей Софии, своего рода империей Любви. Я полагаю, что миссия России – во всемирной революции.
– Неужели вы говорите эти страшные вещи всерьез?
– Я вам все объясню.
Лекция – это не книга; если не интересно, пусть не слушают. Когда-то, теперь уже давно, он намеревался написать книгу о религиозном сознании; потом передумал.
Жена Мария сказала ему так:
– Попробуй сначала объяснить детям.
– Я не смогу.
– Тогда и писать не стоит.
Мария никогда не говорила много слов подряд, но Рихтер понял.
Он все же спросил жену:
– Но ведь бывают случаи, когда надо писать?
– Да. Если война или потоп. Чтобы рассказать. Даже если не поймут.
– Спасибо, жена.
Марк Рихтер продолжал:
– Вопрос надо поставить так: насколько гуманистические ценности равенства и братства, которые революция противопоставила угнетению трудящихся и бесправию народа, соответствуют идеалам Нагорной проповеди? Разве свобода, равенство и братство противоречат заповедям первых христиан? Пролетарский поэт Маяковский называл себя «тринадцатым апостолом», а революцию считал поновлением Завета. Известно, что первоначальным планом Робеспьера было опереться на две силы: на якобинцев, но одновременно и на «низшее духовенство», на те восемьдесят тысяч священников, что испытывали гнет клира; Робеспьер выдвинул предложение разрешить низшим клирикам браки – и получил многотысячные отклики поддержки от священников. То, что Сталин вернул Православие (преследуемое в первые годы революции) во время Мировой войны, можно рассматривать как циничный расчет сатрапа; можно усмотреть в этом возвращение классической триады власти («самодержавие, православие, народность»), но можно увидеть идеал равенства – ибо христиане равны перед Богом так же, как солдаты перед долгом. Долг перед другим, он – общий, как для революции, так и для христианства.