Сторож брата. Том 2 - стр. 28
– Соня, важна не сама битва, но следствия битвы при Пуатье. Герцогство Бургундское – данное в апанаж младшему сыну короля, – это следствие, и несомненно важное. Но что еще важнее – на короткое время возникла республика во Франции, первый Конвент. Король в плену, Франция живет без монархии, парижский прево Этьен Марсель организовал Генеральные штаты. Представьте – первый Конвент был в монастыре. Через два года король вернулся, все отменили, но первый Конвент состоялся, и Марсель – это Дантон четырнадцатого века!
– А я думала, вы мне о Столетней войне расскажете.
– Видите, как странно. Англичане сражаются с французами – и в итоге республиканский проект. Напомню вам о Франко-прусской войне тысяча восемьсот семьдесят первого года. А в итоге – Парижская коммуна.
– Ну вот. Опять революция, снова социализм, коммуна. А я, наивная, ждала рассказа о культуре. Про революцию можем спросить зубастого Кристофа – только поглядите на урода социалиста, какой же страшный! Я хочу говорить о христианской культуре!
– Христианской культуры без революции нет.
– Вы меня разыгрываете!
Соня засмеялась тихим, чарующим смехом. Лет сорок назад, думал Рихтер, я мог бы влюбиться в такую тонкую нежную девушку. Мы встретились бы на какой-нибудь московской кухне, в тесной квартире безработного интеллигента. Мы бы передавали друг другу томики Авторханова и Солженицына. И мы бы вместе ходили на собрания диссидентов. Так мы когда-то, сорок лет назад, ходили на диссидентские вечера с юной Елизаветой. Пили бы крепкий чай, ругали большевиков, говорили бы слово «демократия». Потом бы мы поженились, вместе бы эмигрировали в Израиль… Немногим хуже отъезда в Оксфорд. Так же нелепо. Такая у нас была бы жизнь, а сегодня – что же я могу ей сказать?
Старик цыган достал из мешка черствый хлеб и разломил его на три неравные части; себе оставил меньшую, две другие отдал дочерям. Оказалось, что женщина с ребенком – его дочь. Марк Рихтер следил за движениями цыгана.
– Милая Соня, в истории мысли, в истории социальной, невозможно вычленить одно явление; всякая мысль длится во времени, переживает несколько вариантов воплощения.
Соня Куркулис кивнула.
– Первый и главный вопрос, который ставит Мишле в многотомной «Истории французской революции», звучит так: в какой мере революция есть воплощение христианства. Этот же вопрос в России поставили Маяковский и Блок. Ответ, казалось бы, прост: революция (как французская тысяча семьсот восемьдесят девятого года, так и русская тысяча девятьсот семнадцатого года) упразднила религию и даже казнила священников. И разве Вандея не действовала от имени католической церкви, подняв Бретань против революции, разве белое движение не обращалось к народу от имени православия? Следовательно, революция и религия антагонистичны. Революционер в глазах контрреволюции – безбожник, враг церкви. И, если отвечать, следуя хронике гражданских войн, то христианство противостоит революции. Но это поспешный ответ.
Марк Рихтер рассказывал не торопясь; как это всегда бывало с ним во время лекций, ему быстро делалось безразлично, слушают его или нет. К тому же лекции – даже такие, вагонные – дают возможность отвлечься, забыть о том, что ты трус, предавший семью. Едущий неизвестно зачем неизвестно куда.