Сторож брата. Том 1 - стр. 33
– Московская интеллигенция, – сказал он наконец, – это особая порода людей. От некоторых людей в Америке я слышал, что сегодня интеллигенция уже не та. Однако слушаю вас и вижу, что злые языки неправы.
– Московская интеллигенция, – веско сказала Наталия, – субстанция неистребимая. Не знаю, относится ли этот высокий титул ко мне…
– К кому же, как не к вам! – ахнул коллекционер, любуясь грудью Наталии и ее соблазнительной родинкой, выступавшей из декольте, – кто, как не вы, достоин этого звания! Вы знаете фламандскую живопись, историю Средневековья, медицину… То, что вы сегодня рассказали про пятнадцатый век…
Поскольку Наталия решительно ничего не сказала ни о живописи, ни о пятнадцатом веке и предпочла бы не углубляться в эти предметы, – она легким жестом отмела похвалы как незаслуженные.
– Оставим это, право, – сказала она, впервые взглянув на коллекционера прямо, и тот почувствовал пламень карих глаз. – Оставим это, поскольку нашим друзьям такой разговор может быть скучен. – И она выразительно посмотрела в сторону старой супруги коллекционера, мирно дремавшей на другом конце стола.
– Но мне это в самом деле важно! – Фишман уже не мог отвести взгляда от глаз Наталии, и та почувствовала, что отныне может делать с пожилым жестоким финансистом все что угодно.
– Поверьте, – сказала она с той преданной искренностью, которая появляется у людей, говорящих с человеком, перед достоинствами которого преклоняются, – поверьте, ничего на свете я так не желала бы, как учиться у вас. Вы тот человек, который знает культуру практически, понимает глубже, чем мы, кабинетные работники.
– Вы посещали лекции Марка Рихтера? – спросил вежливый коллекционер.
– Две или три, – склонив голову, припоминая подробности, Наталия старалась быть максимально точной, не брала на себя лишнего. – Возможно, три. Мне этого хватило, – добавила она с улыбкой.
– Не показалось интересным?
– Как вам сказать… Он, скорее всего, талантливый ученый. Или мог бы стать таковым.
– И что же?
– Видите ли, у меня сложилось впечатление, что Марк Рихтер слабый, закомплексованный человек. Возможно, неудачный брак. Человеческая слабость, ограниченность в быту часто отражается на научных трудах.
– Досадно, – сказал коллекционер, бросая косой взгляд на собственную жену. – Мы можем лишь сожалеть… Ведь Марк Рихтер – ученый с именем? Так его мне рекомендовали… И он находится под влиянием… – воспитанный гражданин Бостона старался мягко покинуть неприятную тему. Застольная беседа обязана течь гладко.
– Она… Супруга эта… – решила вступить в беседу Софи, не удержалась и прыснула со смеху: термин «косорылая» не давал ей покоя, – она… – Наталия укоризненно поглядела на подругу, и та закончила фразу простым, но веским утверждением. – Это исключительно заурядное существо.
Супруга финансиста производила впечатление женщины, постоянно пребывавшей в полусне; однако, как выяснилось, слышала все превосходно. Фамилию Рихтер выделила из речевого потока. Поинтересовалась значительно:
– Не связан ли господин Марк Рихтер с тем Романом Рихтером, недавно арестованным узником совести?
Тема «узников совести» была не чужда Наталии Мамоновой – но в оранжировке данной темы имелись нюансы. Так, Феликс Клапан, украинский активист, считал, что все зло на планете от российского президента и госбезопасности, и задорно клеймил любые проявления российского тоталитаризма. В любых разговорах он возвращался к личности Путина, напавшего на его родное свободное государство, предрекал российскому президенту скорый правый суд. Во время их отельных поездок, которые Клапан именовал «эпикурейством», Наталия принимала вместе с Клапаном участие в словесных расправах над путинской сворой, и российским клевретам доставалось на орехи. Однако Марк Рихтер, в ту пору, когда она склонна была к нему прислушиваться, не находил Путина персональным виновником мировых катаклизмов, уверял, что перемены в мире связаны с общей исторической мутацией; как-то так он обычно выражался. И, находясь рядом с ним, Наталия отдавала дань такому взвешенному подходу. Пару раз она даже попыталась изложить эту версию событий Клапану, когда они лежали в постели. Акварелист вскакивал с ложа и, как есть нагой, принимал угрожающие позы, говоря, что любой релятивизм постыден. И Наталия была вынуждена с ним соглашаться – ну, что хорошего может быть в релятивизме? Что касается до Паши Пешкова, тот вообще презирал любое правозащитное движение, служащее, по его мнению, выгоде международного империализма. Представление о социальном устройстве мира у Паши было таково: он полагал, что в разрушении советского социализма, дававшего возможность населению жить безбедно и в равенстве, были заинтересованы финансовые корпорации. Усилиями так называемых правозащитников, коими дирижировали агенты влияния капиталистического Запада, СССР ликвидирован; на его месте построили олигархическую империю. Теперь президент хочет навести порядок среди олигархов, но правозащитники ему мешают митингами. Если по иным вопросам Паша Пешков твердого мнения не имел и в беседах с Наталией покорно слушал о ее странствиях по миру, поглощая съестное, то едва речь заходила об оппозиции, он менялся в лице и кричал: