Сторож брата. Том 1 - стр. 26

Наталия, переступив порог, не сказала ни слова тому человеку, кто ждал ее в квартире, но сразу пошла к окну. Успела взять на руки кота, прижала к груди. Ближе, прижмись ко мне, защити меня, котик; и кот зарылся носом меж крупных грудей, фыркал. Пусть в квартире тесно, но за окном распахивался вид на зимнюю Москву: как ни убог пейзаж окраин, русская зима его преображает. Начались рождественские морозы; снег несколько дней валил крупными хлопьями, засыпал крыши, тротуары, машины, голые ветви тополей – и вдруг все сковало холодом, белые покровы застыли, и величие русской зимы сделало и Москву, и одинокую судьбу женщины – трагической и великой. Женщина осталась одна, ей страшно одной в пустой России; но жестокий мороз один на всех – и любого делает героем.

Далеко, за снежными куполами окраины, полыхало красное небо центральной Москвы, роскошного бессердечного города, с ресторанами богаче европейских, с лимузинами шикарнее венских и парижских. Там властвуют богатые мужчины – не чета Рихтеру или Клапану; столичные хозяева жизни даже и не повернут голову в сторону пятидесятилетней медички. Следует жить той жизнью, которую предлагает холод русских окраин, другой уже не будет. Надо жить и бороться. Наталия отвернулась от окна, овладев собой.

Дома путешественницу ждал мужчина, не муж и даже не вполне любовник; скорее компаньон, к которому Наталия Мамонова относилась с исключительной добротой. Сожителя своего Пашу Пешкова, безработного москвича, «подобранного» после развода со вторым мужем, когда образовалась губительная для жизненных соков пустота, – Наталия не особенно уважала, но относилась заботливо. Сложились взаимоприятные отношения: от Паши ждали простых хозяйственных услуг, взамен он получал стол, кров и хозяйку. Ночью секс, утром завтрак, вечером рассказ о городских новостях, обмен мнениями по текущим событиям; впрочем, какие у Паши могут быть мнения – обиженный на жизнь неудачник костерил капитализм, приватизацию, нуворишей и алчный Запад. Украинские потуги войти в Европейский союз Паша Пешков высмеивал, называл украинцев попрошайками: клянчат, мол, подачки у Запада. А сам ты, горько размышляла Наталия, следя за речью всклокоченного компаньона, сам – разве не попрошайка? Впрочем, с Пашей она отдыхала душой: невозможно жить постоянно в еврейском окружении в Европе; для русского человека такое мучительно; поживешь с рихтерами и клапанами по отелям и нищего Пашу Пешкова оценишь. А Паша был к Западу непримирим и Украину едко осуждал. «Это ж окраина! Знаешь, что значит слово „Украина“? Окраина! Видите ли, окраина захотела столицей быть! Им все задарма подай! Ишь, разбежались!» – негодовал Паша. Всклокоченный худой мужчина накладывал себе хозяйскую стряпню, бодро поедал, хлебом собирал соус с тарелки, выходил на балкон курить. Наталия и сердилась, и умилялась одновременно. Эх, славянская судьба: вечно с окраин тянет в столицы, а в столицах тоскуешь по окраинам.

Обличения вездесущей Узуры (словом Uzura, по-латыни обозначающим ростовщичество, Эзра Паунд именовал современную цивилизацию – Паша отыскал термин в одной из российских националистических газет), обвинения западного капитализма, соблазнившего славянские народы, напоминали речи профессора Рихтера, хотя, правды ради, оксфордский профессор рассуждал так запутанно, что кого он там обличал, не разберешь. Рихтер, если быть к нему справедливым, даже капитализм не клеймил. На своих семинарах Марк Кириллович выстраивал такие словесные лабиринты, что войдешь, заслушаешься, а куда свернуть, непонятно. «Ты говори яснее, как республику построить из капитализма! Европа победит? Или сам не знаешь?» Феликс Клапан и Паша Пешков рассуждали более определенно: еврейский эмигрант ценил либеральную Европу, российский бомж тосковал по социализму. В целом, Паша Пешков был человеком приятным. Некоторая трудность заключалась в представлении компаньона в обществе.