Сто и одна ночь - стр. 62
Друг, воспитатель, надзиратель. Я получила его в придачу к своей новой жизни. История Золушки меркнет по сравнению с моей. И пусть я нашла не принца, а отца, и жили мы не во дворце, а в доме на две спальни, я чувствовала, что получила куда больше, чем героиня сказки.
— Все так плохо? — спрашиваю у Роджера, кутаясь в его куртку.
Молчит. Значит, я и вправду дров наломала.
— Ну, конечно, плохо, раз ты везешь меня к нему в такое время, — печально вздыхаю, хотя знаю, что на Роджера это не подействует. — Ты же не случайно встретил меня как раз после прощания с Графом?
Он не произносит ни слова, и это молчание помогает мне вести диалог лучше любых реплик. Я привыкла к такому роду общения с ним. Никто бы не смог обвинить Роджера в выбалтывании секретов.
Его молчание направляет мои мысли в нужное русло.
— Значит, следил за мной... От дома Графа? Наверняка еще от моего дома. Ты же знаешь, как я этого не люблю!.. Конечно, не имею права! — огрызаюсь я на непроизнесенное вслух обвинение. — Кто же жалуется, когда пойман с поличным? Кстати, насколько «с поличным»?
Роджер достает из рюкзака конверт. Я знаю, что там, но до последнего надеюсь ошибиться. Открываю и вместо того, чтобы расстроиться, едва сдерживаю улыбку. Мы с Графом отлично смотримся. Да что там! У нас одна аура на двоих, мы словно внутри нее, как в мыльном пузыре.
В черно-белых тонах Граф выглядит еще притягательнее. Роджер — отличный фотограф. Мне только не повезло с тем, кто у него заказчик.
— Вот и зачем столько бумаги переводить? Мог бы просто отцу на комп скинуть.
Располагаю стопку фотографий так, чтобы на них падал свет фонаря. Разглядываю снимки.
Вот мы с Графом стоим у старого дома в Маленьком городе, над нами хоровод листьев. Вот я, улыбаясь, дарю Графу листок... Он протягивает руку... Прячет листок за пазуху... Дарит мне каштан... Ломает замок на двери... Мы входим в дом... Я — крупным планом — склоняюсь над граненым стаканом, рассматривая тончайшие стебли сухих цветов. Вот Граф подает мне руку, помогая перепрыгнуть через провалы в ступенях.
Как Роджер вообще умудрился это снять? Там же и окна нет.
Вот Граф хватает меня за запястье... Я целую его…
У меня перехватывает дыхание. Ладно, самой-то себе я могу признаться: люблю целоваться с Графом. Это… невозможное… непередаваемое ощущение.
Борьба с Графом… Придорожное кафе… Вокзал…
Вздыхаю. То, что происходило на вокзале, папе не понравится так же сильно, как и мой поцелуй.
Задумываясь, машинально перебираю оставшиеся фото. Затем кошусь на рюкзак Роджера, в котором, вероятно, лежит фотоаппарат.
— А сегодня ты тоже… снимал?
Дожидаясь его ответа, сглатываю комок в горле.
— Черт, Роджер! Это перебор! Моему отцу совсем не надо такое видеть! Удали!
Впервые за все время общения у озера на лице Роджера, как подснежник сквозь колкий наст, пробивается улыбка. И я вспоминаю, что окно на кухне Графа было зашторено. Уф…
Я только что выдала сама себя.
— Роджер. Это лишь твои догадки! Ты точно меня слышишь?
Его улыбка все ширится.
Я не могу ему угрожать. Мне нечем его шантажировать и нечего предложить. Поэтому просто протягиваю фотографии, но в последний момент выхватываю из его пальцев и заглядываю в конец стопки. Выбираю один из последних снимков, сделанных вчера возле «Понтиака», после испытания на вокзале. Граф обнимает меня. Его лицо — крупным планом. Оно настолько выразительно, что я чувствую боль в солнечном сплетении. Он переживает за меня. Ему плохо. И что-то еще… Что-то светлое…