Сто и одна ночь - стр. 61
Проследила. Оказалось, он жил на самой окраине, в частном секторе, что плохо — место безлюдное. Но дом красивый, уютный — с белыми стенами, низким забором, крошечным яблоневым садом. Близко подойти не смогла — двор сторожила овчарка.
Окна случайный благодетель не зашторивал, так что его одинокая скучная жизнь была как на ладони: книги, готовка, мелкие бытовые дела. Он редко разговаривал по телефону. Гостей не звал и сам никуда не ходил. «Если он учитель, тогда где его ученики?» — думала я.
Мою судьбу, как это часто бывало, решил случай. Ночуя по подвалам, я заболела. Меня лихорадило. Кашляла так, что, казалось, ребра треснут. И настал такой момент, когда стало ясно: или к нему, или на Небеса. Я выбрала первый вариант.
Он словно и не удивился. Улыбнулся. Пододвинул мне свою чашку чая, которую я тотчас же и выхлебала. Сидела напротив него и тряслась от внутреннего холода. А он видел, что со мной происходит, и глаза его становились все темнее.
— Зачем вам мне помогать? — спросила я.
Думала, услышу что-нибудь о доброте душевной — и черт с ней, с болезнью — сбегу.
А мой спаситель ответил:
— Ты похожа на женщину, которую я когда-то любил. Если бы у нас с той женщиной родилась дочка, думаю, она была бы похожа на тебя.
Вспоминаю то тревожное и счастливое время, пока со своим молчаливым спутником мчусь по пустынной предрассветной улице. Я предпочла бы так ехать вечно — мерзнуть, хватаясь заледеневшими пальцами за кожаную куртку мотоциклиста, лишь бы не прибыть к пункту назначения. Не сегодня. Не после того, что произошло. В общем-то, я не влезла в аферу, не совершила преступление, но ощущение гадкое — так всегда, когда предаешь близкого человека.
Вместо того чтобы свернуть, мы внезапно останавливаемся у городского пруда. Вода по цвету почти сливается с первыми утренними сумерками — и от этого кажется, что листья кувшинок парят в воздухе.
Мужчина-с-разорванным-ухом слезает с мотоцикла вслед за мной, молча снимает кожаную куртку и протягивает мне. Я покорно накидываю ее — знаю, сопротивление бесполезно. Некоторое время мы так и стоим напротив друг друга: я — в косухе поверх пальто, он — в одной майке. На голых крепких руках татуировки змей и прочей мерзости.
Никто не знает его настоящего имени, каждый называет его по-своему. Тогда, в шестнадцать, я нарекла его Роджером — в честь пиратского флага. Сейчас выбрала бы имя Антонио: есть в этом мужчине что-то итальянское — свободное, кипящее.
Когда мы познакомились, ему не было и сорока, а выглядел он лет на тридцать.
Однажды Роджер приехал забирать меня из универа, однокурсницы тогда толпились у окон, побаиваясь выйти на улицу.
Татуировки, грива черных волос, смуглое обветренное лицо с выразительными чертами. Шрам над бровью, разорванное ухо. Серый цвет его глаз блестел сталью, как и охотничий нож с широким лезвием, который Роджер доставал при любом удобном случае: отрезать бирку от моего нового, только что купленного платья. Зарубкой отметить на дверном косяке мой рост. Или намекнуть пьяным подросткам, что лучше бы им пройти мимо. Если бы кому-то пришло в голову спросить, кто мой лучший друг, я бы назвала его. Хотя предан он, кончено, не мне.
Сейчас, думаю, однокурсницы также толпились бы у окон: за прошедшие одиннадцать лет Роджер почти не изменился, только в деготь его волос влилась седина и шрамов стало побольше.