Сто и одна ночь - стр. 50
— Я готов! — Глеб сбежал по ступеням.
Он улыбался, но на душе скребли кошки. Что-то просочилось сквозь слова отца, тревога за сына, неуверенность — то, чего тот никогда не показывал.
Всю дорогу до города Глеб пытался разговорить Ксению. Она отвечала односложно, нехотя. На подъезде к кольцевой он не выдержал. Остановил машину и заглушил мотор.
— Не слушай его!
— О чем ты, Стрелок? — Ксения улыбнулась, но так грустно, что у Глеба сжалось сердце.
— Я люблю тебя… Эй, не опускай голову! — он сжал кулаки, чтобы сдержаться и не обхватить ее лицо ладонями, не заставить силой смотреть на него. — Ты же и так это знаешь. Люблю.
Ксения медленно поднялась взглядом по его шее, губам, переносице — и, наконец, остановилась на глазах.
— А ты меня не любишь, знаю. Но это неважно. То есть… — Глеб легонько ударил кулаком по рулю, — это не самое важное. Просто не отталкивай меня. Уже поздно что-то менять. Невозможно. Если и был у меня другой путь, то его больше нет. Я или рядом с тобой, или меня не существует. Не можешь быть любящей, будь жалостливой. Но без тебя мне не жить.
— Стрелок…
— Молчи. Я все понимаю.
Он завел двигатель — и выжал педаль газа.
Я замолкаю: давит в груди. Так происходит каждый раз, когда я думаю об этой сцене признания. Одно дело — рассказывать, и совсем другое — осознавать, что близкий тебе человек когда-то испытывал такое в реальности. Что же это за жизнь была? Боль, боль, боль... И близостью с любимой женщиной, которая никогда не станет его, эта боль только подпитывалась.
Все разрушить, всех предать — и знать, что ничего не получишь взамен, кроме вечеров пятниц и редких прикосновений. Существовать от взгляда к взгляду. Жить в фантазиях. Не иметь возможности что-либо изменить… Я никогда бы не поверила, что человек может добровольно согласиться на такое, если бы не услышала рассказ от первого лица.
— Вы голодны? — прерывает мои размышления Граф и, не дожидаясь ответа, резко сворачивает у придорожного кафе. — Ждите меня здесь.
Остаюсь в машине с тяжелым сердцем. Я погружена в мою историю, а Граф, похоже, все еще перемалывает неудавшийся поцелуй. За время дороги его раздражение только усилилось.
Вижу, как он рывком открывает дверь кафе, и прикрываю глаза. Все, больше никаких поездок с Графом. Никаких провожаний до дома. Возвращаемся к началу — к историям, рассказанным в антураже его рабочего кабинета. Мне так немного надо — просто возможность сбежать, когда захочу. Была бы я сейчас в городе, а не на трассе, уже шла бы по направлению к дому.
Граф появляется через считанные минуты. Со словами: «Не кафе, а снековый автомат!» — кладет мне на колени пластиковый пакет и выруливает с парковки на трассу. Машина мгновенно набирает скорость. Проверяю, не забыла ли пристегнуться.
— Из условно съедобного это все, — Граф кивает на пакет.
Засовываю туда руку и вынимаю связку бананов.
— Ешьте, — командует Граф.
— Не люблю бананы.
Быстрее, чем я успеваю закончить фразу, Граф выхватывает у меня из рук фрукты, открывает со своей стороны окно и вышвыривает их. Резко оборачиваюсь — не разбил ли он стекло следующей за нами машины?! Но, к счастью, дорога пуста. Я настолько шокирована его поступком, что не могу и слова произнести, только смотрю на него широко раскрытыми глазами.
Не отрывая взгляда от дороги, Граф ныряет рукой в пакет на моих коленях — и вытаскивает коробку.