Спящая царевна и семь сводных богатырей - стр. 4
– А я – через пять дней уже зачать смогу после первой ночки! – перебивает её принцесса каталонская. – И сразу – двойню! – и ножкой своей в парчовой туфельке так топает по полу, что аж всё вокруг трясётся.
– Да тьфу на вас, – встаёт тут принцесса французская, в корсет тугой затянутая. Поглядывает на всех сверху вниз, горделиво прохаживается по светёлке, а у самой всё лицо в мушках бархатных. Как будто блохи её всю засидели. – Я уже в первую брачную ночь от царя забеременею! И не просто двойней, а сразу двумя сыновьями! Есть у меня волшебный элексир, великим волшебником парижским сваренный, так что кому как не меня царю выбрать! – говорит так и идёт в свою причёску перья павлинья втыкать.
Гвалт, крик стоит в тереме девичьем, ругаются все, уже драться готовы, космы друг другу выдирать, а моя Настенька знай себе помалкивает да на свет Божий в окошко любуется. Дурно ей от таких разговоров, воспитывала я её, что девица должна быть тихоней пригожей, не бахвалиться своим женским умением, так только дурные женщины делают, кто за полкопейки купцов заезжих да мужиков гулящих на постоялых дворах да в трактирах ублажают.
День мы так сидим в тереме высоком, не показывается к нам царь-государь. Второй, третий проходят. Все уже от любопытства девы изнывают, все свои наряды и платья модные перемеряли. По сто раз косы перезаплели, уже по сто раз рассказали про свои умения тайные женские, маются с тоски и от скуки.
А Настенька целый рушник уже вышила золотом и пурпурной нитью. И мне говорит:
– Вот явлюсь я пред очи светлые королевича, разую его ножки белые, да вымою их в воде чистой, вытру рушником своим вышитым. А более мне ничего и не надобно от него… – сказала так и зарделась вся, моя ягодка, как мак её щёчки пылают, вижу, что думает она о чём-то тайном и сокровенном, только вслух мне не говорит.
– Скажи мне, Настя, что тебя тревожит, говорю я своей подруженьке. – Открой своё сердечко чистое и непорочное.
– Одно меня тревожит, Аринушка, что не захочет меня царь-государь себе в невесты. Погляди только сколько принцесс здесь прекрасных и умелых собралось – выбирай любую. А я слушаю их речи, вся пылаю от слов их. Разве я смогу так царю понравиться? Я ведь и мужиков-то окромя батюшки да братьев отродясь не видывала, а вдруг даже слова вымолвить не смогу царю-государю? Посмеётся он надо мной, над глупой девицей!
Глажу я по головке свою Настеньку, успокаиваю её:
– Не бойся ничего, моя голубка белокрылая. Не уменьем в королевны берут, а за чистое сердце, благородный род и нрав добрый. За лоно непорочное и здоровое. За ручки умелые и скорые. За язык и слова добрые. За то, чтобы жена своего мужа слушалась. Так ведь мы тебя все дома и воспитывали. В скромности и благости. Ложись спать и ничего не бойся…
А наутро прошёл клич, что сам царь едет! Все девицы-царевны переполошились, как куры в курятнике, друг друга толкают, отпихивают, свои самые лучшие наряды примеряют. Смотрю я на них: сплошной срам да бесстыдство, хоть святых выноси.
Принцесса французское такое платье надела, что у неё все груди аж наверх вывалились, будто голая идёт по терему. Налепила мушек себе бархатных на перси, колышутся они у неё, как холодец студёный.
Турецкая принцесса шальвары надела парчовые, да они ничего не прикрывают, потянешь чуть вниз – а весь срам девичий и наружу! Похаживает крутобёдрая, пальцами в золотых перстнях пощёлкивает, да приговаривает: