Соткана солью - стр. 29
Что ж, несмотря на вспыхнувшее бешенство, не могу не согласиться.
Куда может зайти разговор неизвестно: похоже, диапазон от постели до травмпункта не исключен, как бы стыдно не было это признавать даже на крошечную долю секунды.
Молчание затягивается на добрых пару минут. Удушливое, напряженное и вместе с тем томное. Оно кружит голову, смущает и бесит до нервной дрожи.
Я никогда не умела правильно интерпретировать свои чувства, принимать их, выражать. Всегда все каким-то неведомым даже мне самой образом переворачивалось с ног на голову: забота превращалась в упрек, смущение – в гнев, любовь – в раздражение, желание – в холод. Я привыкла обороняться, привыкла быть начеку и прятать себя настоящую, чтобы никто больше не смог задеть и добраться до самого уязвимого, но Богдан Красавин почему-то играюче, с легкостью разбивает наносное, минуя все барьеры. Он забирается прямо под кожу и дергает там что-то своими провокациями.
Вот и сейчас его неотрывный взгляд, полный снисходительного веселья, поднимает со дна моей души мутную взвесь из злости и протеста.
К черту! – решаю одномоментно. Никаких оправданий! С какой еще стати я буду что-то доказывать зарвавшемуся щенку? Кто он вообще такой, чтобы судить? Тем более, судить со своей порочной, шкурной колокольни, навешивая ярлыки!
– Все рассмотрела? Или мне покрутиться? – издевательски осведомляется боксерик, заставляя меня задрожать от утихнувшего было бешенства. – Я в принципе не против, но время – деньги, а у меня ещё…
– Сколько? – прерываю очередной поток уничижительной иронии, иначе, клянусь, меня увезут отсюда в наручниках. Руки так и чешутся от жажды насилия, и чтобы занять их, лезу за кошельком – так будет нагляднее.
– Серьезно? – вырывается у щенка смешок. А мне вдруг тоже становится как-то так злорадно от понимания, что мальчик сам дал возможность поставить его на место.
– Ну, время же деньги, – поясняю ехидно, отвечая ему тем же превосходством во взгляде, коим он осыпает меня со встречи в ресторане.
– По-твоему, я это имел…
– Мне плевать, что ты там имел, а что – нет. Сколько? Тысяча, две? Какой у чемпионов поминутный тариф? Давай, не стесняйся, “мамочка” выпишет чек.
На мгновение у Красавина взлетает бровь, но уже в следующее он разражается тихим, бархатным смехом.
– Я тебя не пойму: то строишь из себя нетакуську, то включаешь суку. У тебя месячные?
Вот это он зря. Хочешь довести женщину до убийства – спиши все на красные дни.
– О, дорогой, пытаясь меня понять, рискуешь сломать мозг.
– Ну надо же, со мной разговаривает кубик Рубика, – тянет он насмешливо и, оттолкнувшись от стеллажа, подходит почти вплотную, обдавая терпким запахом разгоряченного физической нагрузкой мужчины. Он не противный, но слишком интимный, личный, слышный даже под слоем отдушек и это в очередной раз смущает. Я не хочу знать запах этого мужчины, не хочу, чтобы он заставлял меня чувствовать себя неловко и возбужденно. Эта близость плавит нервы, коротит и вгоняет в лютый стыд, а боксерик меж тем чувствует себя прекрасно в моем личном пространстве. – Имей в виду, – склонившись надо мной, опаляет он предупреждением, – я пытался его собрать однажды. А потом просто взял молоток, раздробил и собрал в нужном мне порядке.
Что сказать? Верю. Такой и раздробит, и соберёт, и ещё скажет, что стало лучше. Но в том, собственно, и беда. Слишком много в моей жизни было горе-конструкторов. Всё ломали, ломали, ломали… А лучше не становилось, только больнее.