Сонет с неправильной рифмовкой - стр. 17
Не успел я повесить плащ и достать газету, как одновременно ввалились еще двое пассажиров: кажется, они не были знакомы между собой, а просто случайно столкнулись в дверях. Первым шел крупный мосластый тонкогубый господин лет шестидесяти в золотых очках; видимо, в спешке собираясь с утра, он порезался, когда брился, и теперь эта подсохшая, но заметная царапина придавала ему нечто разбойничье, словно еще в ночи он отмахивался алебардой от королевских стражников и, ранив одного-двух, смог вывернуться из рук третьего, вскочить в седло и ускакать под бессильные крики преследователей, на ходу скорбя о товарищах, оставшихся в их безжалостных лапах. Флибустьерскому облику, впрочем, мешал совершенно штатский коричневый кожаный портфель с золотистыми заклепками, который он держал в руках. На секунду замерев в дверях, он заслонил дорогу следующему за ним, так что тому пришлось препотешно выглядывать из-за разбойничьего плеча, просунув свою носатую жидковолосую голову с мощным кадыком, поросшим рыжей клочковатой шерстью. Флибустьер, почувствовав тычок, прошел внутрь, громогласно поздоровавшись; юнец с верхней полки кивнул ему так же безразлично, как и мне; я, напротив, следуя канонам учтивости, встал, приветствуя новоприбывших, но при этом больно треснулся головой о верхнюю полку, смазав таким образом впечатление от своих безукоризненных манер. Расстрига, просочившись следом, рассыпался в выражениях сочувствия и даже предложил мне свинцовую примочку, словно у него имелся с собой целый медицинский склад. Не исключено, впрочем, что так оно и было – у него единственного оказался немаленький багаж: крупный, видавший виды черный чемодан, перетянутый ремнем из сыромятной кожи, и еще в дополнение к нему пузатенький рюкзак, висевший за плечами. После небольшой суеты с заталкиванием чемодана в предназначенную для него нишу мы с расстригой уселись на одну из нижних полок, причем мне как старожилу, да еще пострадавшему, досталось место у окна; флибустьер сел наискоски, извлек из портфеля старорежимную папку с тесемками и зашуршал бумагами.
Забавно, что железная дорога, не столь уж давно по меркам цивилизации явившаяся в нашу жизнь, обросла таким количеством психологических движений, спотычков и ожиданий. Купе наше было заполнено, никого ждать не приходилось. Поезда ходили строго по расписанию: вряд ли кто-нибудь слышал, чтобы железнодорожным пассажирам надобилось долгие часы ожидать погоды для взлета или чтобы их в последнюю секунду попросили перейти из одного состава в другой. Но все равно никуда не деться от специфического волнения последних минут, которое прерывается вдруг блаженным движением души, когда фонарь, носильщик, забор за немытым окном вдруг мягко содрогаются и синхронно начинают отодвигаться вбок, словно они нарисованы на театральном заднике. «Ну, поехали», – сообщил расстрига очевидное, поглядел на часы (рефлекторный жест, великолепный своей бессмысленностью) и замолк.
Город без сожаления расставался с нами, по-простецки демонстрируя свои непарадные исподы: закоптелую кирпичную водокачку, к которой, небось, пристраивались на водопой еще угольно-черные паровозы с их выразительными формами; геометрически совершенные заборы, обтянутые по русскому обычаю двумя рядами колючей проволоки, но с огромной дырой посередине, куда протиснулся бы и танк; ряд бревенча-тых лабазов, автомобильный переезд с опущенным шлагбаумом и смиренной чередой пропускающих нас машин; заброшенный протяженный фруктовый сад, за ним еще какие-то избы – и, наконец, замелькал за окном набравшего к этому моменту скорость поезда уже вовсе необжитой лес.