Слёзы Индии - стр. 22
Она медленно подошла к глазку. За дверью стояла женщина – невысокая, в пёстром сари, с чёрными, как смоль, волосами. В руках у неё была корзина с цветами, и весь её облик казался до жути обыденным, но в глазах не было ни страха, ни любопытства.
– Вам не нужен жасмин? – спросила она тихо, даже не глядя в глазок, будто знала, что её слушают. – Купите хоть одну веточку, мадам.
Санадж не открыла, но задержалась у двери. Голос женщины был странно знаком, будто слышался когда-то в детстве, в другом мире, в другой стране.
– Если не купите сегодня, завтра будет поздно, – добавила женщина и, не дождавшись ответа, ушла по лестнице вниз.
Санадж чувствовала, как её трясёт, как слова проникают под кожу, как простая фраза «завтра будет поздно» вдруг становится предвестием беды.
Когда Джон вернулся, на нём будто бы не было следов дороги, только тень усталости в глазах и несмываемая тревога на лице. Он вошёл бесшумно, словно был частью этой комнаты с самого начала.
Санадж сидела на полу, босиком, в простом домашнем платье, с чашкой чая, который давно остыл. На столе рядом лежал кулон. Она подняла голову, увидела его, и не удивилась. Просто вздохнула, как человек, к которому пришёл ответ, пусть и не тот, которого он ждал.
– Они были здесь, – тихо сказала она. – Кто-то приходил.
Он сел рядом, но не сразу, сначала постояв у окна, как бы проверяя – всё ли ещё на месте.
– Жасмин – это знак, – сказал он. – У них так принято. Если ночью тебе приносят цветы – значит, пришло время платить.
Она замерла, и неуверенно переспросила:
– Платить?
– За прошлое. За молчание. За то, что ты всё ещё жива, – он произнёс это спокойно, без пафоса, как будто констатировал погоду. – У таких людей ничего не забывается. И ничего не прощается. Долг может ждать годами, а иногда десятилетиями.
Санадж сжала чашку чуть крепче, фаянс тонко хрустнул в пальцах, но она не заметила.
– А если я… не хочу? – сказала она медленно, словно пробуя эти слова на вкус. – Если я не принимаю их правила?
Джон чуть качнул головой, мягко, будто говорил с ребёнком, упрямо закрывшим глаза перед движущейся машиной.
– Тогда долг забирают не у тебя, – ответил он. – А у тех, кто рядом.
Комната сжалась, стало тесно, даже между словами. За окном загудела машина, где-то на лестнице хлопнула дверь. Они оба не пошевелились.
Санадж опустила взгляд на кулон. Пальцы дотронулись до цепочки, осторожно, как будто та могла обжечь.
– Это ведь всё из-за него, да? – прошептала она. – Этот камень, эта трещина. Это ведь не просто украшение. Это… что?
– Это ключ, – ответил он. – Или замок. Зависит от того, кто держит.
Она долго молчала, а потом подняла на него глаза – ясные, тревожные, без маски.
– Ты не обязан здесь быть, – тихо сказала она. – Всё можно прекратить. Сейчас. Уйти, и забыть, что мы вообще пересеклись.
Он усмехнулся. Не сразу, с лёгкой горечью, как человек, которому уже давно не нужно объяснять, что «прекратить» – не значит «исчезнуть».
– Я уже слишком далеко зашёл, чтобы уйти, – сказал он, и взгляд его на миг стал жёстким. – И, честно говоря… если бы ты не держала этот кулон, всё было бы проще.
Он отвернулся к окну, где вдалеке мерцали огни.
– Но теперь ты не одна, – добавил он после паузы. – И это уже нельзя развязать, как узел. Только прожить.