Слёзы Индии - стр. 20
Телефон молчал, но тишина была ядовитой. Она ждала – звонка, стука, шороха. Время тянулось, книга лежала открытой, но слова расплывались. Слова Джона звенели в голове: «если они уже пишут, то скоро придут».
Вдруг раздался стук, лёгкий, почти случайный, затем настойчивей. Сердце сжалось, ладони похолодели.
– Санадж… – шёпот за дверью, тонкий, как сквозняк. – Открой, это я…
Голос Ритики, знакомый, но чужой, без тепла её утреннего звонка, словно кто-то подделал его, как тень подделывает свет. Санадж замерла, вспомнив записку: не открывай, если кто-то постучит до рассвета. Она отступила, сжала кулон, чувствуя, как трещина царапает кожу, и поняла, что страх – её единственный щит.
– Санадж, пожалуйста! Я замёрзла! – голос стал громче, но всё такой же пустой.
Она села на кровать, прижала кулон к груди, сердце билось в висках. Шаги за дверью затихли, и город снова зашептал – запах жареного гороха, благовоний, жасмина. Сон пришёл тяжёлый, без отдыха, а утром под дверью лежала ещё одна записка:
Ты слушаешь правильные голоса. Но тени длиннее, чем шаги. Не выходи на свет раньше полудня.
Санадж ощутила, как в ней растёт злость: до чего же изощрён этот новый страх – невидимый, бескровный, но отравляющий всё вокруг. Она медленно собралась, умылась ледяной водой, расчесала волосы, и завязала их в тугой пучок. Затем взяла кулон и повесила на шею, словно клятву.
Джон пришёл днём, уставший, будто за ночь отвоевал не только себя, но и часть её мира. Он сел напротив, долго молчал, разглядывал её руки, в которых всё ещё дрожал кулон.
– Ты не открыла? – спросил он наконец.
– Нет, – ответила она, и только теперь ощутила, что гордится этим простым решением.
– Это хорошо. Они умеют копировать голоса. Иногда даже запахи. У меня был такой случай – они пришли к матери моего друга, говорили голосом сына, звали по имени, рассказывали, как был ребёнком… Она открыла и исчезла.
Санадж почувствовала дрожь, но постаралась не показать.
– Кто они на самом деле? Ты знаешь?
– Это не одна группа. Это сеть, целая система, – медленно проговорил Джон, – У них свои ритуалы, свои символы, свои «семейные» долги. Иногда кулон – ключ, иногда – проклятие. Твой камень не просто украшение, это знак, что ты однажды была на их стороне, даже если не знала об этом.
– На чьей стороне был ты? – спросила она осторожно.
Он не ответил сразу. Потом посмотрел ей прямо в глаза, и впервые за всё время его взгляд был уязвимым.
– На стороне тех, кто выбирает не убегать.
И в этот момент Санадж поняла, что доверять теперь можно только таким, как он. Она вдруг ясно увидела, что вся её жизнь, все страхи и победы, вся боль и одиночество, всё это было не зря, если сейчас, в этой чужой и страшной квартире, она способна просто выжить и не сдаться.
– Что дальше? – спросила она.
– Дальше – вместе, – коротко ответил Джон.
В тот день они долго не выходили из квартиры. Санадж писала записки для себя, разбирала старые письма, всматривалась в рубин на кулоне, а Джон сидел у окна, внимательно следя за улицей, слушая шум ветра и голоса детей за стеной.
Вечером, когда солнце уже садилось, он сказал:
– Скоро они попробуют ещё раз. Ты должна быть готова к тому, что город теперь – ловушка. Если захотят взять, будут ждать ошибку.
Санадж слушала его и впервые чувствовала, что у неё есть кто-то рядом, не просто свидетель, а человек, который уже прошёл по этому лабиринту и знает, как не потеряться.