Слёзы чёрной вдовы - стр. 46
– Светлана Дмитриевна, ваша светлость!..
Он приподнял ее голову и легонько похлопал по щеке, пытаясь привести в чувство. Не помогало. Но она была жива: грудь под лифом платья вздымалась размеренно и плавно.
Кошкин приметил возле кресла сонетку и потянулся уж, чтобы позвать прислугу, тогда‑то графиня слабо застонала.
– Вы живы? – Кошкин снова похлопал ее по щеке – теперь более настойчиво.
Та поморщилась, веки ее задрожали, а через мгновение она открыла глаза. Большие, выразительные – они были так близко сейчас к его лицу, что Кошкин разглядел черную кайму вокруг радужки.
«Черт возьми, но она действительно очень красива, – подумал он. – Даже жаль, что графиня».
С четверть минуты, наверное, он не мог оторваться от ее глаз. Было очевидно, что Раскатова достаточно пришла в себя, чтобы осознавать всю неловкость, но отчего‑то она даже не попыталась поднять голову с его руки.
– Помогите мне встать, Степан Егорович, – наконец сказала она едва слышно, по‑прежнему не отводя взгляда.
Кошкин хотел было возразить, что ей лучше остаться лежать, но Раскатова уже закинула сперва одну руку, а потом вторую ему на шею. Ничего не оставалось, кроме как протиснуть ладонь под ее талию и, приложив некоторые усилия, поставить на ноги. На ногах, впрочем, Раскатова не удержалась и тотчас упала на грудь Кошкину – рук вокруг его шеи она так и не разомкнула.
– Вам все же лучше лечь сейчас.
– Да, наверное, – ответила она, но не шелохнулась. – Господи, как же здесь душно… я боюсь, что опять потемнеет в глазах и я упаду.
– Я открою окно.
– Нет! Не нужно, побудьте просто рядом, мне очень плохо…
Раскатова только теперь сняла руки с его шеи и, попытавшись обмахнуться собственной ладонью, как веером, снова простонала:
– Но как же здесь душно, – и легким, совершенно невесомым движением расстегнула несколько пуговиц на вороте платья.
Расстегни она всего на две пуговицы меньше, Кошкин вполне бы ей поверил. А так, невольно окунувшись взглядом в темную ложбинку, он ясно понял для себя: «Переигрывает. Прямо как Зойка на спектакле. Чего она добивается?»
Кошкину уж начало казаться, что и обморок ее был постановкой, причем не самого лучшего качества, а он попался, как малолеток! Все теплые чувства к этой женщине разом покинули его, оставив лишь некоторую долю брезгливости. Кошкин теперь был зол на самого себя – как он мог ошибиться! Тотчас развернувшись, он направился к дверям, бросая на ходу с крайней небрежностью:
– Я позову вашу горничную.
Однако до двери он не дошел.
– Вы считаете, это я убила своего мужа и Леона Боровского? – ее голос прозвучал даже с усмешкой – холодной, усталой и бесконечно разочарованной.
Кошкин обернулся. Две лишние пуговицы по‑прежнему были заманчиво расстегнуты.
– Не исключаю, – ответил он на ее вопрос. И, усилием воли заставляя себя быть все‑таки вежливым, добавил: – Я сыщик, я обязан подозревать каждого, пока не найду доказательства невиновности.
– Надо же, а еще только сегодня утром вы были слугой, который правит лошадьми. – Раскатова усмехнулась и плавно двинулась к нему.
Теперь он окончательно убедился, что обморока не было – не бывает у только что очнувшихся дамочек такого хищного взгляда.
Кошкину пришлось взять себя в руки, чтобы не попятиться к двери. Несмотря на свой чин и служебное положение, он чувствовал себя мышью, с которой кошка сейчас поиграет‑поиграет да и сожрет с потрохами.