Сделка - стр. 75
Мне нравилось наблюдать за жителями винодельческого двора. После чудовищного храма я была уверена, что увижу озлобленных и жестоких людей, но эти не были такими. Я думала, не смогу смириться с тем, что рабы вообще существуют, даже размышляла, сумею ли уговорить Келлфера забрать с собой стольких из них, скольких мы сможем. Но просматривая роящиеся в их мыслях образы, я поняла, что рабы были довольны своей судьбой. Похоже, никто не запрещал им любить, никто не ограничивал их стремление к красоте и даже свободы им предоставлялось достаточно, чтобы они по очереди подолгу отдыхали и заводили между собой семьи. На них не было следов физических наказаний, а в обращенным к хозяевам лицах не читалось страха — одна признательность. Пар-оольцы же смотрели на них равнодушно-доброжелательно, и даже когда кто-то из рабов оступался или был неловок, не вспыхивали недовольством, хоть и могли беззлобно рассмеяться. Удивительно.
Казалось, не так уж рабы в Пар-ооле отличаются от безымянных в Империи Рад, но чем больше я вертела эту мысль, тем больше ругала себя за нее. Рабство — это же рабство? Наверно, им нельзя менять хозяев. Наверно, все решения принимаются за них. «А что, в Империи иначе? - иронично спрашивал внутренний голос. - Почему ты вообще считаешь, что все пар-оольцы — варвары, как те, что заперли тебя?» Я слышала, что в Черных и Коричневых землях безымянным запрещено поднимать глаза на представителей знатных родов — здесь же рабы и хозяева запросто обменивались улыбками.
Я продолжала смотреть во все глаза, уже совсем не скрываясь. Мой мысленный взор блуждал, я искала что-то, что опровергнет почти преступный ход рассуждений, но не находила.
И тут один из сыновей старшего хозяина поднял голову и вдруг взглянул прямо на меня. Он был очень красив, хоть его красота категорически отличалась от той, которая пришлась бы мне по душе: кожа ровная, лоснящаяся здоровьем, крупный выразительный рот, большие широко расставленные глаза, а заплетенные в одну сложную широкую косу волосы доходили почти до икр. Он был высок и широкоплеч и привлекал к себе внимание каждой женщины, заходившей во двор — разве что, кроме рабынь. Я стояла у окна на втором этаже, совсем рядом, нас разделяло не больше двадцати шагов, так что когда наши взгляды неожиданно встретились, его взор выхватил в лиловом облаке штор мою фигуру, он успел заметить и распущенные волосы, и даже тяжелое литое украшение на груди. Блеснули в улыбке белые зубы, я ощутила всплеск заинтересованности и яркой симпатии — и тут же спряталась за занавеску. Келлфер предупредил меня, что я должна сказаться больной на время его короткого отсутствия, и любое внимание к моей персоне нежелательно. Сквозь щелочку мне было видно, как мужчина обратился к своему брату, и тот сделал жест рукой — таким обычно дети показывают, что не будут болтать. Это не потушило, но охладило интерес, и мужчина снова занялся делом, с силой переступая ногами в кадке. Некоторое время я унимала дыхание. А потом, поняв, что испугалась такой мелочи — не смерти, не ломающего волю артефакта, не ужасной порабощающей клятвы - облегченно рассмеялась.
Внезапно за дверью что-то зашуршало, и кто-то заколотил в деревянный косяк, будто стараясь привлечь внимание, но не поднять особого шума. Как странно: все должны были знать, что я глухонемая, разве кому-нибудь пришло бы в голову стучаться?