Саван алой розы - стр. 37
* * *
Когда оба сыщика уезжали, Саша долго смотрела им вслед из большого витражного окна в библиотеке и чувствовала такую сжирающую душу тоску, что ее глаза опять были на мокром месте. Но Саша сделала над собой усилие: насухо вытерла их платочком, вдохнула поглубже и решила, что станет держать себя в руках. Ради успеха всего своего авантюрного предприятия. Ради Ганса. Ради памяти мамы. Ради себя самой, в конце концов. Ведь плакать бесполезно — никто к ней не придет на выручку. Или сама выдюжит, или погибнет.
Странное дело: что батюшка, что позже братья всегда твердили, что им, Соболевым, нужно держаться вместе. Что друзей у них нет и что мир за пределами этого дома крайне враждебен. И, право, для таких суждений были причины, но… сейчас Саша как никогда чувствовала себя одинокой в собственной семье. Вынужденной почему-то обороняться — без конца обороняться и врать. Наваждение ли то, но даже двое этих полицейских, о которых она ничего не знала, кроме имен, казались ей сейчас большими защитниками, чем члены семьи. Чем даже братья.
Нет, Саша ничуть не жалела, что послушалась Лидию Гавриловну, доверилась ей и господину Кошкину. Отчасти еще и потому не жалела, что хотела совершить этот маленький бунт. Пусть и знала в глубине души, что в какой-то момент о сделанном пожалеет…
Послышались шаги на лестнице — вальяжные, тяжелые, неторопливые. Так всегда шла Юлия, если вообще шла, а не вызывала к себе, что делала гораздо чаще. Если не посылает за Сашей горничную, а идет сама, стало быть, не хочет, чтобы о разговоре знала прислуга…
Саша разволновалась еще больше. Зная властный, скандальный характер невестки, зная свою чувствительность, уже догадывалась, что будет сегодня плакать. Молилась хотя бы о том, чтобы расплакаться после, как Юлия уйдет, — а не при ней.
Но расплакаться придется точно.
— Ну так что? — громко и властно, прямо с порога начала Юлия. — Что ты ему рассказала, дорогая сестрица? Выкладывай немедля!
Саше даже за оконную раму пришлось удержаться руками, чтобы стоять ровно и уверенно. Повернулась к невестке она медленно и, хоть сердце стучало, кажется, в ушах, пыталась казаться храброй.
— Кириллу Андреевичу? Что я могла ему сказать? Лишь отдала тетради матушки, как он и просил, — вот и все.
Саша накрепко сцепила руки в замок, чтобы не так видно было, как они трясутся. Но Юлию, конечно, не проведешь. Она прищурилась, ловя ее на лжи:
— А почему ж на тебе лица нет? — И голос невестки медленно, но верно стал переходить на мерзкий отвратительный крик: — Ты опять несла чушь, будто твою мать убил не этот выродок?!
— Не называй его так… — Голос Саши все же дрогнул. — И нет, ничего такого я не говорила, Денис ведь запретил…
— Врешь! — перебила Юлия, и лицо ее начало покрываться красными пятнами. — Ух, как же ты мне надоела! Что ты, что матушка твоя. Нахлебницы! Привыкли за чужой счет жить!
Юлия кричала, а ее лицо было теперь красным настолько, что в какой-то момент Саша испугалась, будто ту хватит удар. И вдруг она словно увидела все со стороны — и себя, и невестку, и всю эту отвратительную сцену. И с удивлением обнаружила, что держится куда лучше Юлии — что невестка вот-вот свалится с приступом, а Саша… Саша даже чуть улыбнулась. Потому что нынче, в этом разговоре, услышала самое страшное, что думала когда-нибудь услышать, что вообще могла вообразить, и — ничего не произошло. Небеса не разверзлись, а она сама не провалилась в геенну огненную. Ведь слова — это только слова.