Рысья Падь - стр. 3

Алёшка решил немного срезать. «Если пойду по следам, как раз удачно обойду кряж, – подумал красноармеец. – Тем более, снег неглубокий, а под ёлками и вовсе замёрзшая трава просвечивает…»

Солнце ярко светило, деревья от мороза дружно трещали, а на душе было светло-светло – почти так же, как в бездонном небе. Впереди Алёшку ждал родной дом, тятя с маманей, братья и сёстры, куча родных и знакомых. Хорошо было Алёшке Озеркову, а потому и шлось ходко.

Здесь, в родных кущах, вдали от полей сражений и опасностей, красноармеец, несмотря на зимнюю стужу, настолько оттаял душой и настолько расслабился, что, будь он не здесь, а где-нибудь на войне, обязательно заметил бы те два глаза, что внимательно наблюдали за ним – с того самого момента, когда паренёк по неосторожности пошёл по следам лесного жителя…

Всё произошло мгновенно. Он лишь успел почувствовать сильный удар по затылку, сопровождаемый чьим-то до жути страшным рыком. Резкая боль в горле, звёздочки перед глазами, темнота и… светлый вход в конце длинного тоннеля.

Когда через час над лесом неожиданно занялась январская скорая вьюга, обещая долгожданное потепление, первая снежинка, всё ниже и ниже кружась, наконец упала куда-то под дерево. Туда же, под старую сосну, вскоре надуло тысячи искромётных снежинок. Многие из них, мягко ложась на расширенные зрачки красноармейца, уже не таяли…

Война никогда не проходит бесследно. Она – как старый шрам: кого-то калечит, кого-то делает краше. Но лучше, чтобы этих шрамов не было вовсе…

К. Симонов

…«Дух» оказался на редкость смелым, и в своей бесшабашной наглости показался Егору в оптическом прицеле где-то даже отважно-пижонистым. Боевик не гнулся под вжикающими над ухом пулями, не суетился, не вздрагивал от мерзких разрывов мин. Он двигался подозрительно спокойно, пытаясь пересечь широкий переулок, и так же спокойно вынимал из дорогих ножен сверкавший смертельно-матовым блеском прямой кинжал. И лишь звериный, нечеловеческий оскал смазывал картинку, обнажая всю сущность этого «смельчака»: позабыв об опасности, с раздутыми от будоражащего запаха крови ноздрями он, как хищный зверь, шёл убивать.

Егорка где-то читал, что даже африканская гиена бывает отважна, когда, зажатая со всех сторон львами и будучи обречённой, грызётся до конца – до того самого момента, пока её агонизирующее тело «царь зверей» со товарищи не раздерёт в разные стороны. На этом для льва вся охота и заканчивается. Чуть-чуть покуражившись и недолго поиграв крупным мослом, он бросает его, брезгливо косясь на пропахшее падалью мясо. Но чаще встречается другая гиена – хитрая, наглая, беспощадная – та, что в составе дикой бандитской оравы, загнав в густые заросли зазевавшегося несмышлёныша-львёнка, резко вонзается в жаркое мягкое горло, победно визжа и призывая к кровавому пиру всю ненасытную свору.

Этот, который с оскалом, напоминал именно гиену: уж слишком торопился поглумиться над безусым солдатиком-федералом, сбитым на мёрзлую землю бесшумной пулей снайперши-«белоколготницы». Засев в проёме окна дома напротив, наёмница безжалостно выбивала солдат, делая после каждого выстрела очередную насечку на прикладе.

От боли паренёк, слабо ойкнув, упал, ненадолго потерял сознание, а когда вновь открыл глаза, оказалось, что на том злосчастном перекрёстке он остался один-одинёшенек. К счастью, от опасных глазниц многоэтажки, в которой засели «духи», его по-матерински заслонила громада подбитого ещё прошлой ночью бэтээра. Обидным было другое: его, пожалуй, уже списали к «двухсотым», совсем не подозревая, что вот он, живёхонек! Только левая рука, залитая кровью, повисла плетью; да онемело всё от шеи до кончиков пальцев.