Рысья Падь - стр. 2
– Есть, – привстал контуженный накануне командир взвода Пеньков. – Не совсем понял, товарищ комполка, что должно появиться у бандитов-то – профузия? Понос иль чё?
– Иллюзия, товарищ Пеньков, – нахмурил брови командир, – ощущение такое обманчивое, будто наших тьма-тьмущая, а на самом деле – совсем мало. Ясно, да?
– Уху…
– А насчёт «профузии», предупреждаю всех, чтоб яблок зелёных не грызли, да и воду где попадя не хлебали… Все свободны, Озерков останьтесь.
Комполка ещё битый час, тыча карандашом в оперативную карту, инструктировал Алёшку, где лучше устроить засаду, а куда вообще не соваться.
– Надеюсь на тебя, Озерков. Потому как от твоих грамотных действий зависит, понимашь, весь исход операции. Не подведи уж…
– Никак нет, не подведу, товарищ Первый!
– Ну и лады, сынок. А сейчас обойди бойцов, успокой. Да и сам, слышь, выспись хорошенько. Завтра ба-а-альшая заварушка намечается…
Поспать так и не удалось, а заварушка и впрямь выдалась ещё та. Отряд Васьки Карася отчаянно отбивался, не желая из густого леса выскакивать под пули. Тут-то и пригодилась Алёшкина молодецкая смекалка. Разделив по ходу боя красноармейцев на три группы, он приказал одной остаться в центре, а двум другим зайти во фланги. Потом поочерёдно организовывал атаки то с одной стороны, то с другой, то с третьей. Тогда-то у бандитов и создалась та самая «иллюзия», по вине которой они постепенно стали выходить к открытой опушке леса. Заметив, что карасёвцы совсем растерялись, Алёшка первым закричал «ура!» и, минуя густой ельник, повёл красноармейцев в решающую атаку.
В том бою отряд Васьки Карася потерял две трети личного состава, а ещё через несколько дней был полностью уничтожен; главаря же изрубили кавалеристы. Не уберёгся и Алёшка: бандитская пуля, попав в грудь, застряла глубоко под рёбрами. Ничего, сказал ему тогда товарищ Остроухов, были бы кости – мясо нарастёт…
Орденом красноармейца Озеркова наградили уже в госпитале. Приехал комполка, какие-то важные военачальники и сам товарищ Тухачевский. Он-то и прикрутил награду прямо к Алёшкиной пижаме. Будем посылать учиться в Академию, заверил красноармейца товарищ Тухачевский. Нам, сказал, такие командиры страсть как нужны…
Занятый мыслями, Алёшка шёл по заметённой снегом просёлочной дороге уже который час. От железнодорожной станции до Лебяжьей Слободки тридцать вёрст он проехал на нанятых крестьянских санях; потом, перейдя Вятку, заночевал у старого знакомого. А наутро, чуть свет, отправился в дорогу пешком. Пройти до родных Озерков ему предстояло ещё шестнадцать километров. Ох, велики вы, вятские просторы…
Мысли в молодой голове роились, словно пчёлы в июльском улье. Он вспоминал, как находясь в госпитале, закрутил нешуточный роман с медсестричкой Дашенькой. Правда, из затеи сделать ей предложение ничего путного не вышло, так как оказавшийся в том же госпитале по причине ранения руки Алёшкин командир Николай Григорьевич Остроухов, в отличие от младшего командира Озеркова, времени даром не терял и вскорости женился на этой самой Дашутке. Медсестричка уехала вместе с Остроуховым в Москву, в Академию, а Алёшка… Алёшка остался с носом.
За радужными мыслями красноармеец едва не заплутал. Засмотревшись на ровную верёвочку крупных следов, он как заворожённый шёл за этой цепочкой. Снег был неглубокий, иссиня-белый, искристый. Несмотря на то что сверху жарился солнечный блин, холод проникал, казалось, до самого сердца. «Молодец, что вместо обмоток валенки захватил», – мысленно похвалил себя парень. На душе было легко, а ноги сами несли к дому. В этом «дремучем» лесу для него всё было родным – и ели с соснами, и непроходимые заросли вересковника вдоль овражистых впадин, и засыпанные снегом пирамидки муравейников.