Развод. (не) Любимая жена - стр. 11

Он целовал меня медленно, будто учился. Горячие ладони скользили по спине, по бёдрам, запутывались в моих волосах. Я цеплялась в его плечи, будто он был единственным, что держит меня на земле. Мы тонули в дыхании, в этом шелесте листвы, в щемящей сладости весны.

Он сорвал с меня блузку, не торопясь — словно разрывал ткань между «до» и «после». Моя нога обвилась вокруг его бедра, и он поймал её, поддержал, как держат самое драгоценное. Я ощущала его в каждой клетке. В каждом сантиметре. Он был нежен, как будто боялся разрушить — но и жаден, как будто слишком долго ждал.

Когда всё случилось, небо над нами оставалось таким же голубым, яблони — в цвету, а воздух — полным пыльцы и счастья. Мы лежали на тёплой траве, и я думала, что всё будет всегда — так. Просто. Верно. Навсегда.

Но весна закончилась. И яблоневый сад больше не цветёт.

Сейчас…

Коридоры суда пахнут пылью, старой бумагой и затхлой тишиной. Здесь не кричат. Здесь всё решают подписанные листы, холодные взгляды и очередь, в которой, кажется, можно состариться.

Я сижу на скамейке у стены, рядом — женщина с папкой, мужчина в сером пиджаке, пожилая пара, которая держится за руки. И только он — стоит. Спиной ко мне. Виктор.

Чёрная рубашка, строгие брюки, дорогой ремень. Такой же, как был в день, когда он сообщил, что мы расходимся. Только теперь в его руке — не обручальное кольцо, а паспорт и справка.

Судья выходит из кабинета с папкой в руках и называет его фамилию.

— Чернов Виктор Эдуардович.

Он подходит быстро, уверенно, как будто пришёл за банковским договором, а не за финалом своей семьи.

— Свидетельство о расторжении брака, — говорит судья, даже не глядя ему в глаза. — Подпишите.

Виктор молча берёт ручку и ставит подпись, будто отрезает ножом. Раз. И навсегда.

Я встаю. Не знаю зачем. Просто не могу сидеть.

Он поворачивается и замечает меня. Замирает. А потом — подходит. Медленно. Всё так же уверенно. Всё так же будто ничего не случилось.

— Хотел, чтобы ты знала, — говорит он, держа в руке бумагу, будто это не Свидетельство, а ампутация. — Всё подписано. Всё официально.

— Я знаю, — отвечаю. Голос мой — стекло. Прозрачный. Режущий.

Мы смотрим друг на друга. И в этом взгляде — больше, чем во всей брачной жизни. Все "если бы", все "почему", все "зачем".

— Странное чувство, — произносит он. — Будто с меня сняли кожу.

— А меня — сожгли. Но всё равно легче стало.

Он качает головой.

— Ты изменилась, Фая.

Конечно, изменилась! У меня токсикоз вторую неделю. Тошнит так, что наизнанку вывернутся хочется.

— Тебе кажется.

Он хочет что-то сказать, но в этот момент открывается дверь — и в коридор выходит молодая женщина. Лет двадцать пять. Может чуть больше. Стройная, как колонна в музее современного искусства. Платье сшито точно по фигуре, тонкая шёлковая ткань нежно-розового цвета, на губах — прозрачный блеск, волосы гладкие, до плеч, будто только что с укладки. Несет себя, как победительница, даже здесь, в коридоре суда.

Девушка бросает быстрый взгляд на Виктора, потом — на меня. Её глаза оценивают. Холодно. Не зло, нет — так, как смотрят на список дел, где ты ни первая и ни последняя.

— Витюш, ты скоро? — спрашивает она тихо, но с тем тоном, в котором уже есть право. Право на "мы".

Удивительно, но эта интерпретация имени его всегда бесила.