Пришествие - стр. 5

КПП, бывший магазин при нём, с остатками столов и поставленными на бок неработающими холодильниками и шкафами, стал нам и баром, и казино, и теленовостями. Диктором начинал сам Никодим. Протирая посуду, в начале вечера сообщал, что в Настасьино стреляли, а у Редькино много следов парнокопытных. Ещё редкая публика, рассаживаясь в четыре, делала вид, что пришла именно за новостями, а не за тем чтобы нажраться до белого каления. Мужчины именно так готовились вступать в борьбу, когда призовёт долг, Президент или радио. Кивали, обсуждали, что косуль много, а волков нет. Хищников нет. Речь Никодима подхватывали больше и чаще, скажем Дед, который хрипло предсказывал погоду назавтра по местам на небе, или Беглый. Тот часто делал вылазки вплоть до Минского шоссе, в Верею, бывало, что в Можайск, его рассказы всегда были гвоздём вечера. Он отрицал, что есть внезапный сон, но то, что дальше Можайска пройти нельзя из-за какого-то препятствия – подтверждал. Мы тогда дискутировали, что вместо изоляции, невидимой стены, зажавшей нас тут от мести Пришедшим, пропускавшей только инсектов и жуков, лучше бы вместо этого всё вертелось и невозможно было на месте усидеть. Лучше бы мы вынуждены были постоянно перемещаться, как кочевники, чем пить здесь в потёмках. Накаркали, как говорится. А то хищников нет. Хищников на нас нет.

Зажигались огарки, огоньки сигарет, в пустой темноте углов рассаживались ещё семь-восемь пришедших, включая иногда и меня. Хоть прятаться мне надлежало больше всех, а болтать меньше остальных, я не мог неделю провести в одиночестве. Я вознаграждал себя за терпение жить одному. Ну, как одному, почти одному. Пса я скрывал и запирал его, уходя, в доме. И за это смирение, самосохранение за забором, как зарплату, как премию, давал сам себе явку на КПП по пятницам. В самый шумный день, в вечер. Вечер, когда многие раскрывались, сообщая о прошлой жизни небылицы, присваивая себе что-то от героев виденных ими фильмов и преувеличивая ту опасность, что они представляли для государства и людей. Любил я пятницу и за большое число свечей, что выставлял Никодим. Уют и гало от них, напоминали мне рестораны в далёких чужих странах, что я так любил. Когда я их любил и когда путешествовал. Когда эти страны ещё были в природе. Лежали на спине капризной черепахи, что никак не сдохнет в эфире космоса, а может сдохла давно, но всё никак не утонет, так и плавает пузырём, неся нашу плесень из осени в зиму… Кто ест дохлых черепах? Не помню такого из зоологии. Нет на них хищников. Не наблюдалось раньше. Теперь пришли.

Если новостей от Беглого не было, или его самого не было, а публика начинали нести афинейскую мудрость, то молча я уходил. Этим очевидно поддерживал негативный ореол своей персоны, выражал новую щепотку недружелюбия, но и защищал себя. Боясь, как многие, сболтнуть или выдать реакцией на чужую байку, свои истинные мотивы. Тайну своей изоляции, почему и я, подобно Глухому, Баскетболисту, Трактористу и Женатому, также юркаю на пол после удара ладони Никодима о столешницу. А то и раньше, если кто-то внимательный, вдруг скажет что-то вроде: «Посмотрите на дорогу, вам не кажется…». Этого достаточно для задувания свечи и прилегания щеки к палубной потёртой доске. После ползком к задней двери, и мимо общего пожарного колодца, вдоль кромки забора домой. По дорогам не ходили давно. Тропка следов по дороге видна инсектам, разной дряни в небе, а вдоль забора цепочка следов то тенью скрыта, то листвой, то снегом, то… Вот только снега в этом декабре ещё не было.