Предатели - стр. 29

Он прижимается губами к моей шее.

Это ужасно.

Гадко, мерзко, совершенно ненормально.

Но тело отключается от мозга и начинает работать автономно.

Выгибается навстречу, как будто только этого и ждало.

Пальцы на ногах поднимаются от острого болезненного удовольствия.

Голова запрокидывается назад, шея бесстыже тянется к этим губам.

— Страшилка, - Рэйн прикусывает шейную артерию, превращая мое зрение в какой-то сломанный калейдоскоп, - а ты горячая цыпочка, да?

Мозг, заключенный в клетке больше неподконтрольного ему тела, отчаянно вопит, что я должна прекратить все это. Остановиться, пока рыжему психу не пришло в голову пойти дальше. Я пытаюсь хоть что-то сделать, чтобы сбросить наваждение, но со стороны наверняка выгляжу убого и смешно.

Нужно сделать всего одно усилие.

И на мгновение мне даже удается взбрыкнуть, но вместо того, чтобы одуматься, Рэйн как будто еще сильнее входит в азарт.

Раздвигает коленом мои ноги.

И даже почти довольно щурится, когда пытаюсь колотить его пятками.

Не хочу думать о том, что он лежит на мне совершенно голый.

Лежит между моими ногами.

Что упирается в меня…

Стук в дверь случается резко и болезненно, словно выстрел в висок.

— Анфиса Алексеевна, – слышу голос управляющей. – Марат Игоревич не может до вас дозвониться.

14. Глава четырнадцатая: Рэйн

Глава четырнадцатая: Рэйн

За считанные секунды страшилка спихивает меня с кровати, куда я валяюсь, за компанию прихватив одно из одеял.

Папаша любит спать в роскоши, как сраный падишах.

Дверь открывается. Я валяюсь на одеяле на спине по другую сторону кровати.

Закладываю руку за голову.

И почему-то вспоминаю сказанную каким-то комиком фразу: «А счастье было так возможно… И так возможно, и вот так…»

В теории, если эта корова с кирпичом вместо лица не будет подходить слишком близко, она меня не увидит.

Но вполне может заметить, что ее «хозяйка» слишком раскраснелась и вообще не очень похожа на тоскующую по мужу молодую жену.

У Паучихи нюх на такие вещи.

Я точно знаю.

Ведь именно она – глаза и уши, и даже гребаный нос Островского. Не вышколенная охрана, не дуболомы, который наебать – раз плюнуть. Агата – вот кто самый главный цепной пес этого самодержавия. Она высматривает, выслушивает, вынюхивает – не удивлюсь, если даже оставленные в стирке трусики Страшилки – и вливает все это в уши своего Бога.

Поэтому у нее здесь карт-бланш на то, чтобы творить всякую хуйню.

Например, как сейчас, входить в комнату без разрешения.

Владеть ключами от каждой двери.

Самой принимать все покупки и отвечать на звонки.

Она может творить все, что угодно.

И Страшилка наверняка о чем-то таком уже догадывается, потому что когда открывает рот, ее голос звучит спокойно и взвешенно. Как бы удержаться и не ударить громом аплодисментов этой блестящей актерской игре!

— Я задремала, Агата. – Возится, наверняка изображая удивления по поводу пролитого на поднос чая. – Был тяжелый день в больнице.

В больнице?

Напрягаю слух.

— Я оставила телефон в сумке.

— Перезвоните Марату Игоревичу, - уже не особо шифруя приказной тон, заявляет Паучиха. – Пока он не рассердился окончательно.

«Какие все страшные и нервные». – про себя вставлять пять копеек.

Но все же: зачем ты шаришься по больницам, Страшилка?

— Я обязательно это сделаю, Агата, - говорит «мамочка».

И мне не на шутку интересно, что сейчас будет, потому что у этой малахольной, кажется, только что прорезался голос и дух сопротивления, или я ничего не смыслю в людях. А это не так. Жизнь научила читать этих двуногих как открытые книги: по взгляду, по тому, как дергается кадык, как меняется тембр голоса.