Повиновение - стр. 5

На следующий день я щеткой вычистила одежду и обувь хозяйки и проветрила ее шкафы от несмываемого запаха лаванды. Когда среди одежды мне попалось белое платье с картины, я проверила, чтобы отца рядом не было, и нервно переоделась. Внутри засвербело; зеркало отразило меня и не-меня: детскую грудь, длинные руки и замшевую маску. Волосы я утром собрала в пучок, потому что иначе они лежали на лице как траурная вуаль, а это нарушало правила внешнего вида. Я повернулась в одну сторону, в другую. Девушка напротив отплатила тем же, картинно поклонилась. Так я любовалась и вглядывалась в отражение, пока за спиной не замерещились силуэты, а в коридоре не скрипнули половицы.

Щеки у меня запылали, я замерла точно зверь, застигнутый врасплох, но отзвуки шагов и тяжелого дыхания поколыхались в холодном воздухе и стихли. Отец шел по своим делам.

Я поспешно сорвала с себя платье Натальи Геннадьевны и надела форму ассистентки, передник. Вернулась к обязанностям.

В 20:30, едва отправился в мусорку нетронутый хозяйский ужин, я включила у чёрного входа светодиодные свечи, принесла вязание и присела на стул, чего обычно себе не позволяла; я устала как собака.

За ромбовидными стеклами темнели голые ветви сада, снедаемые тьмой. Я иногда устремляла взор промеж ними, в сине-чёрную даль, а мои руки механически сплетали нитку к нитке.

Каркали вороны на улице; я ждала.

Мне вспоминался дед, живой, гибкий, пневмония ещё не выпила его досуха. Я часто спрашивала о доме и старых хозяевах, а он отвечал малопонятными, но значительными фразами, вроде: «Они были как Боги».

Что, если скажу это Леониду Аркадьевичу. Он сочтёт меня умной? Начитанной? Или подумает, что я задираю нос?

Нитка к нитке, нитка к нитке…

Я поспешно поднялась к себе и поменяла передник на новый, чистый, поправила волосы в пучке. На воротнике платья серел вензель Романцевых, потускневший от времени и стирок; тяжелые ботинки блестели после чистки.

Я вернулась вниз и снова принялась за вязание.

Нитка к нитке, нитка к нитке…

Каркали вороны, вечер мешкал, как и гость. Я ерзала и прислушивалась, когда наверху тяжело скрипели половицы, но отец, к счастью, не показывался.

Наконец постучали. Я поправила маску, отложила спицы и тихо отворила дверь.

– Добрый вечер, – я склонила голову, как учил отец, и отошла к стене.

Ботинки на госте были потертые, с комьями грязи, с порванными шнурками, наспех связанными узлом.

– Алиса! Наконец-то! – громко приветствовал меня Леонид Аркадьевич, но я подняла палец к моим губам, вернее, к маске, что их скрывала.

– Мой отец… – напомнила я.

Леонид Аркадьевич кивнул и в знак покорности приложил руку к груди.

– Берите подсвечник и следуйте за мной, – сказала я и, помогая себе тростью, стала подниматься по лестнице. – Голову… да, лучше пригнуться.

Спиной я чувствовала взгляд Леонид Аркадьевича, но он имел достаточно вежливости, чтобы не спрашивать меня о хромоте.

– Здесь всегда так темно и холодно? – Он поежился и неуклюже поднял светодиодный подсвечник, чтобы рассмотреть пожарную схему. От гостя приятно пахло, чем-то терпким, аптечным, и у меня закружилась голова.

– Это лестница для персонала. Осторожнее, там… там крючки. – Я неуверенно показала на остатки сигнальной системы.

– Но электричество ведь есть?

– Виктор Михайлович любил топить и освещать на старинный манер. Наталья Геннадьевна пыталась провести электричество, но городские службы посчитали, что дом вне их территории. С муниципальными властями та же беда. Отец просто привесил провода на высоковольтную линию… для его телевизора и еще каких-то мелочей хватает.