Последний свидетель - стр. 15
Ручка скрипела по бумаге, оставляя кривые строчки. Почерк становился всё хуже – верный признак того, что я на грани срыва. За окном озеро чернело, как пролитая тушь на промокашке. Где-то в его илистых глубинах лежали ответы на мои вопросы.
Но готов ли я их услышать?
К воскресенью я был выжат, словно половая тряпка. Чужие истории пропитали меня насквозь, оставив после себя лишь гулкую пустоту в голове. Эмоциональная работа – это вампиризм наоборот: ты отдаёшь себя без остатка. И в конце концов, чужая боль звучит громче собственного имени.
Вечером я брёл по берегу, ощущая себя призраком, потерявшим покой. Под ногами хрустел гравий и битое стекло ракушек. Озеро шептало что-то своё, древнее и непонятное. Ветер хлестал по лицу солёным холодом, и я благодарно принимал эту боль – она была моей, настоящей.
«Может, стоило остаться в Москве? В тиши кабинета лечить богатых невротиков от скуки и бессмысленности?»
Но что-то удерживало меня здесь, словно крючок, застрявший в горле. Что-то важное, требующее ответа.
Ночью мне снова приснился тот сон.
Я стоял на краю обрыва, вонзившегося в небо как нож. Внизу бушевал океан. Волны с яростью разбивались о скалы, и солёная пена оседала на губах, словно привкус невысказанных слов.
На самом краю стояла она.
Спиной ко мне. Хрупкая, словно стебель сломанного цветка. Белое платье трепетало, как крылья мотылька, летящего на пламя. Тёмные волосы развевались чёрным знаменем отчаяния.
– Осторожно! – крикнул я, но ветер заглушил мой голос и унёс его в бездну.
Она повернулась. Медленно. Как в фильме, где каждый кадр растянут до предела.
Лицо… размытое, словно акварель, смытая водой. Черты лица исчезали, словно воск, тающий от жара. Но глаза… в них была такая вселенская боль, что мир вокруг померк. Вся скорбь мира, все невысказанные крики, вся мольба о помощи.
«Помоги мне».
Она не говорила этого, но они прозвучали у меня в голове с такой отчётливостью, словно крик.
Шаг назад, к самой кромке пропасти. Камешки посыпались вниз – мелкие, острые, как осколки разбитого зеркала. Они исчезали в темноте, не достигая дна. Может, дна и не было.
– Нет! – Я бросился вперёд, но земля подо мной превратилась в зыбучий песок. Ноги вязли, каждый шаг – словно в болотной жиже. Лёгкие горели, сердце рвалось из груди. Я тянул руки, но расстояние, словно по чьей-то злой воле, только росло.
Она улыбнулась. Печально. Прощально.
И шагнула в пустоту.
Белое платье расцвело в воздухе, как парашют, который забыли раскрыть. Я проснулся с криком, задыхаясь, словно всю ночь бежал марафон по дну озера.
Простыни прилипли к телу мокрой паутиной. Сердце колотилось так яростно, что казалось, вот-вот вырвется на свободу, как пойманный зверь. За окном плескались волны – тихо, невинно. Словно ничего не случилось. Но я знал: случилось.
Я сел на краю кровати, пытаясь унять дрожь в руках. Сон был реальнее реальности – я всё ещё чувствовал соль на губах, слышал последний вздох незнакомки, видел, как белая ткань растворяется в черноте. Девушка… Я никогда не видел её, но знал: она существует. Или существовала.
«В маленьких городах семейные секреты передаются шёпотом, но никогда не покидают пределов чердаков». Слова Фёдора Михайловича эхом ударили в голову. Теперь это была не мудрость, а проклятие.