Последний свидетель - стр. 10
Но я-то знал: обручальное кольцо не гарантия отсутствия демонов. Скорее, маскировка.
История полилась, как вода из прорванной трубы в промёрзшем подвале. Типичная, казалось бы: конфликты с подростком-сыном, непонимание, крики, хлопанье дверями. Но в каждом слове, в каждой интонации чувствовалась фальшь. Салфетка в её руках превратилась в мокрый комок. Казалось, она пытается выжать из неё последние капли правды.
– Он совсем отдалился, – шептала она, и в её голосе слышалось эхо пустой квартиры, где давно никто не смеётся. Квартиры, пропитанной запахом затхлости и одиночества. – Раньше мы были так близки, а теперь… Вчера я нашла в его рюкзаке сигареты. «Беломор». Представляете? Четырнадцать лет, а уже курит эту гадость.
«Беломор». Сигареты моего деда. Жёсткие, как наждачная бумага. Что за подросток курит «Беломор»? Это же сигареты стариков, переживших войну. Может, он пытается казаться старше? Или пытается заглушить какую-то боль, которую ему не с кем разделить? И почему именно «Беломор»?
Я слушал, отмечая ключевые моменты, но что-то царапало подсознание острыми когтями. Её рассказ был похож на тщательно склеенный пазл, в котором не хватало нескольких ключевых элементов. В её рассказе были пробелы – чёрные дыры, места, где она спотыкалась, отводила взгляд, меняла тему, словно обходила минное поле. Профессиональная интуиция подсказывала: она говорит не всю правду. Даже не половину. Что она скрывает? И почему мне кажется, что я уже где-то это видел? Дежавю? Или просто профессиональная деформация?
– А отец мальчика? – спросил я осторожно, наблюдая, как её лицо становится восковой маской. Словно жизнь покинула её, оставив лишь хрупкую, безжизненную оболочку. В этот момент она была похожа на загнанную в угол птицу, готовую вырваться на свободу любой ценой.
Марина замерла, как лось в свете фар грузовика, несущегося на полной скорости. Её дыхание сбилось, зрачки расширились – классические признаки острого стресса. На коже выступил холодный пот. Она словно пыталась убежать от вопроса, раствориться в воздухе, но пути назад уже не было.
– Его нет, – выдавила она сквозь сжатые зубы. – Давно нет.
– Умер?
– Нет. Просто… нет.
Пауза повисла в воздухе, тяжёлая, как грозовая туча, готовая разразиться ливнем. За окном ветер швырял жёлтые листья в стекло – они прилипали, как мёртвые бабочки, оставляя влажные отпечатки, похожие на следы слёз.
– Знаете, – сказал я, когда Марина выговорилась, выплеснув свою тщательно отредактированную версию событий, – подростки как глубоководные рыбы – им нужно пространство и определённое давление одновременно. Слишком много свободы – потеряются в темноте, слишком много контроля – задохнутся от недостатка кислорода.
Она кивнула механически, как заводная кукла с выключенным мотором. Я видел: мои слова не проникают сквозь её броню, отскакивают от невидимого щита, словно горох от стены. Её глаза оставались мёртвыми, безразличными, как у манекена в витрине заброшенного магазина. В них не было ни отчаяния, ни надежды – лишь пустота, такая же бездонная, как колодец, из которого невозможно выбраться.
В том месте, где прячутся настоящие монстры. Где они пируют, наслаждаясь страданиями своих жертв.
– Павел Андреевич, – вдруг выпалила она, и в её голосе прозвучала лёгкая тревога, – а вы… вы никому не расскажете? То, что я здесь была? Просто… ну, понимаете, я не люблю эти разговоры за спиной.