Последний кайдан - стр. 31
Мужчина явно сделал какой-то жест, но я его не увидела, так как пялилась в пол всё это время и молчала. Когда говорят старшие, перебивать нельзя – так учила меня мама.
– Хорошо, что у меня освободилось вечернее окно, – произнёс мужской голос.
А я задумалась. У него что, есть окно для утра и для вечера? В них что, что-то разное увидеть можно? Утром – рисовые поля, а вечером – дельфинов в океане?
Я всегда мечтала увидеть дельфинов и поболтать с ними. Уверена, они бы меня поняли. Их бы не удивили мёртвые тени и грозовые облака над макушками людей и домов.
Мать села на краешек кожаного кресла. Голос её звучал тихо, я заметила, как она пробует спрятать от собеседника свои поношенные старые туфли со сбитыми носами.
– Нацуми снова делает это, сенсей. И не слушает меня, сразу же забывает о запрете. Она больна, я знаю.
К спинке кресла мама не прислонялась, в руках держала белый носовой платок, ставший теперь чуточку влажным. Неужели она умеет лить слёзы? Но я всё ещё не решалась поднять глаза, чтобы увидеть чудо – будто радугу после дождя в январе. При мне она никогда не плакала.
– Нацуми, – услышала я голос мужчины где-то над своей головой, – ты можешь сесть вот сюда… Ну же, смелее.
Он повернул кресло, которое стояло у окна. Точно на такое же сел сам, закинул ногу на ногу и положил сверху чёрную папку. Мне стало интересно, что там за «свободное вечернее окно», и я подошла к креслу. Увидев, что оно устойчивое, встала на него обеими ступнями в белых носках, поднялась на цыпочки и выглянула в окно.
– Нацуми! Не позорь меня! – вскрикнула мама. – Вот видите, она асоциальна! Она не может жить среди нормальных людей!
– Она любопытна, Тиэко-сан… Как думаете, не будет ли лучше вам подождать в родительской комнате? Телевизор включён, вы будете видеть всё, что происходит в кабинете. Попросите моего секретаря настроить звук в наушниках.
– Считаете, так будет лучше?
– Так Нацуми не станет на вас отвлекаться.
– Но она и головы не повернула на меня!
– Вам так только кажется, Тиэко-сан. Кажется, что она не слышит.
Он поднялся, и матери ничего не осталось, кроме как повторить за ним и тоже встать с кресла.
– Сенсей, – дёрнула головой мама, чьё отражение я наблюдала в оконном стекле, – надеюсь, что мне кажется… И надеюсь…
Мы с ней пересеклись взглядами в отражении.
– Надеюсь, всё, что она видит, ей кажется тоже.
Когда за мамой закрылась дверь, человек в костюме и с папкой снова вернулся за стол.
– Меня зовут Танака Акира.
Теперь в отражении стекла он ловил моё отражение. Убедившись, что ничего особенного в его «свободном вечернем окне» нет, только неба чуть больше, ведь работает он на пятьдесят шестом этаже, я слезла с кресла и села на него как положено. Мужчина продолжил:
– Я психолог. Это такой врач, который беседует с пациентами. Но ты должна знать, что ты не болеешь. Просто у врачей нет других терминов. Можем считать, что ты у меня в гостях, как у друга.
– Ясность.
– Что? – не расслышал он мой тихий голос. – Тебе всё ясно? Я рад, что доходчиво объяснил…
– Ваше имя, Акира, означает «ясность».
Он кивнул и улыбнулся:
– Именно так. Теперь моя задача – сделать так, чтобы между мной и тобой тоже появилась ясность. Расскажи мне, Нацуми, что ты любишь?
– Я маму люблю. Люблю дружить с Хатиро и лепить из плавленого воска.