Последний Хольсунг - стр. 36
И я прочёл эту надпись, как когда-то это сделала моя мама. Прочёл от начала до конца, с выражением и гневом! Наверное, получилось даже лучше, чем у мамы, ведь я учился этому языку не как любитель, и читал наскальную надпись именно с той целью, ради которой она была сделана. Что тут началось!.. Скажу одно – всё что случилось до того момента, это цветочки, а вот теперь пошли ягодки.
Чтобы не делать мой рассказ слишком длинным, скажу, что поначалу взволновались не только зомбаки и фантомы, но даже кости и прах! Причём, не имело значения прах ли это людей или животных, и когда эти бедняги проживали на территории графства. Короче – восстала сама земля…
Конечно, я тут же пожалел об этом. Я во всём сознался отцу, который немедленно выдворил меня из дому. Впрочем, он и так собирался отправить меня на учёбу в университет, просто мой отъезд состоялся на пару месяцев раньше. Пока я учился, отец пытался всеми силами спасти графство, но сил этих не хватило, и вскоре после того, как мне исполнилось двадцать лет, он умер.
Когда я вернулся, графство было почти пустым, и в последующие десять лет опустело совершенно. Со мной осталось лишь несколько верных слуг, преданных Котекам, несмотря ни на что. Самым главным из них был и остаётся мой старый добрый дворецкий, слуга, учитель и друг – капрал Льюис. Я даже не помню, за сколько лет задолжал ему жалование!..
Глава 8. Просто очередная битва
Мой рассказ закончился, и воцарилось молчание. Я не удивился, увидев, что Мяуки спит на лавочке, где они сидели с Сигурдом, положив голову ему на колени. Сигурд сидел, глубоко задумавшись, и заговорил не сразу.
– Неужели ничего нельзя сделать? – спросил он, взглянув на меня совершенно ещё детскими голубыми глазами.
– Над этим вопросом я бьюсь уже более двух десятков лет, – ответил я. – Однако нам пора, уже рассвет, а задерживаться здесь ещё на день совершенно не хочется.
Через час мы выступили. Шли в угрюмом молчании, как люди не выспавшиеся, и от того злые на весь мир. Впереди, естественно, шагал я, сам себе, напоминая какого-то восточного разбойника, столько всего у меня было заткнуто за пояс разного оружия. Впечатление усиливали платок, за неимением шляпы повязанный на голову, и отросшая за эти дни щетина. Следом, плотно сжав губы и нахмурившись, как для решения сложной математической задачи, шёл запряжённый в тележку Сигурд. Его костюм совершенно не изменился, разве что стал ещё более мятым. Башмаки, найденные мной среди одеяния певчих, он отверг – слишком тяжёлые и ноги натирают, на что мне оставалось только пожать плечами. Пусть закаляется!
Тележку, которую он тащил, мы нашли случайно. Увидели в сарае на окраине города. По-видимому, хозяева оставили её здесь за ненадобностью. (Кому вообще понадобилась миниатюрная копия крестьянской телеги, в которую можно было запрячь тягловое животное не крупнее барашка? Ну, или лорда двенадцати лет?)
Однако, благодаря тому, что это декоративное сооружение простояло всё это время под крышей, оно после хорошей смазки весело покатилось, влекомое движителем в одну человеческую силу. Теперь в неё были сложены наши пожитки и припасы, которые до этого приходилось тащить на спине. Сверху на этих, вдруг выросших в объёме тюках, сидела Мяуки, одетая мальчиком-певчим, но в своей неизменной вязанной шапочке с треугольными чехольчиками для ушек. Ей, похоже, очень нравились её новые блестящие башмачки и белые чулочки, потому что она только ими и любовалась всё это время.