Полночные тени - стр. 68

Низко надвинутые капюшоны скрывают лица. На грудях красуются круглые металлические бляхи с изображениями морд чудовищ.

– Налай, постой немного, – сказал Зигват.

Не без труда подняв саблю, он направился к врагам. Затем грозно засопел и кинулся в бой.

Со злостью обрушил клинок на послушника.

Тот подставил под удар палку, но раздался страшный скрежет, из-под капюшона донесся вскрик – клинок с легкостью разрубил металл и до половины погрузился в грудь, порвав податливую плоть, срезав ключицу и ребра.

Зигват зло рассмеялся, отпрянул.

Усталые мышцы вдруг налились силой, открылось второе дыхание. Даже боль в боку утихла, перестала колоть невидимыми иголками.

«Только бы продержаться. Нельзя умирать. Налай не справится в одиночку. Как только заклинание подействует, вот тогда и сдохну. Но не сейчас…»

Послушник с мечом бросился на него, тяжелый клинок просвистел над макушкой, попал бы ниже – и мозги бы окропили пол.

Зигват толкнул плечом противника, свободной рукой вонзил ногти тому в глаза.

От душераздирающего крика заложило уши.

Зажимая страшную рану ладонями, бедняга шагнул назад, зацепился ногой за мраморную голову и, продолжая истошно орать, распластался на полу.

– Уйди с дороги, – сказал Зигват здоровому колдуну. – Я не хочу больше никого убивать.

Но тот лишь пожал плечами и встал в центре коридора, преграждая путь.

От послушника так и веет силой, в плечах широк, руки как стволы дубов, ноги – колонны. Стоит массивному кулаку впечататься в лицо – любой череп треснет. В отличие от горе-собратьев не кидается в атаку.

Ему спешить некуда: рано или поздно свои придут на выручку, а вот этому грязному дикарю любой ценой надо пробраться вперед…

– В последний раз прошу: уйди. Не заставляй губить и тебя. Хватит! Я все равно доберусь до Бронзовой царицы.

– Ну, попробуй, – лениво бросил колдун, поудобнее обхватил посох и широко расставил ноги.

Закричав, Зигват понесся навстречу врагу, смерти, отчаянию…

Сшиблись, мраморные плиты дрогнули.

Он бьет, уворачивается, снова бьет, подставляется под удары тяжелых металлических набалдашников.

Кровь слезами начала стекать по щекам, одежда стала липкой. Весь мир сжался до маленькой площадки коридора и колдуна. В какой-то момент враг ослаб, стал с трудом отбивать удары. На его лице застыла маска ужаса.

И…

Всё кончено: из живота послушника торчит деревянная рукоять сабли.

Зигват слабо улыбнулся.

Может, в другой жизни и при других обстоятельствах он бы никогда не убил человека. Но сейчас у него нет иного выхода. Либо он, либо его.

Семья важнее всего. Дом важнее всего.

Послушник рухнул, как подкошенный.

– Папа. – Голос чужой и такой далекий.

Зигват схватился за рукоять сабли, потянул на себя.

Клинок с противным чавканьем вылез из тела.

– Идём, Налай.

«Давай, скажи, как ты ненавидишь меня. Как противен тебе».

– Я люблю тебя, пап.

Усталое сердце Зигвата забилось чаще.

Они прошли несколько сумрачных коридоров прежде, чем впереди что-то ярко засияло. Этот теплый, приятный свет проник сквозь усталые тела, разогнал ледяную тьму отчаяния.

Перед мысленным взором закрутились воспоминания: вот струи дождя хлещут, секут, словно лезвия, по лицу, не давая вздохнуть, пальцы ломит от холода, но он прижимает деревянную люльку к себе, стараясь согреть своим дыханием сына…

…От голода режет желудок, противно урчит, требует еды. Но последний черствый кусок каравая он размочил в мутной воде городского канала и отдал Налаю.