По дороге в книжный - стр. 25

«Надеюсь, она оценит», – думаю я о бывшей свекрови.

И вдруг понимаю, что даже не представляю, как она выглядит сейчас. Мы не виделись пять лет, как уточнил Егор, вдруг я не узнаю ее? Некрасиво выйдет… Впрочем, я понимаю: как бы мне ни хотелось этого, вряд ли Василиса постарела на берегу океана. Наверняка вернулась поджарой и загорелой, а мы все в конце апреля смахиваем на бледных поганок…

Приходится писать Егору, хотя я делаю это лишь в крайних случаях: «Есть свежее фото мамы? Пришли!» Он отзывается моментально, но разочаровывает меня: «Нету!» и печальный смайлик. Как же без него!

– Ладно, – бормочу я. – Как-нибудь…

Но он уже перезванивает:

– Ты боишься ее не узнать?

– Хватит копаться в моих мыслях! Это уже невыносимо.

– Расслабься. Я сам заеду за Мишкой.

– Нет! – рявкаю я в трубку. – Без меня этой встречи не будет.

Когда меня охватывает страх за сына, изо всех углов выползают серые тени, шипящие гадюками. Они тянутся к моему мальчику, и во мне просыпается нечто первобытное – хочется схватить палку и мочить гадов одного за другим.

Егор протяжно вздыхает:

– Опять двадцать пять… Мы ведь уже обсуждали это. Ну хорошо, если ты настаиваешь, поехали с нами.

– Это ты с нами, – мстительно напоминаю я, и он вынужден согласиться:

– Ну конечно. Ты же отрезала меня, как заплесневелый ломоть.

Меня разбирает смех:

– А ты заплесневел?

Он хмыкает в ответ:

– Сейчас соскребу с себя зеленоватый налет и приеду к вам.

– Спасибо, – язвительно тяну я. – Это так любезно с твоей стороны!

Отключаю телефон, поворачиваюсь и едва не вскрикиваю, прямо перед собой увидев сына. Мишка держит готовый рисунок, но в рыжеватых глазках его неподдельная печаль. Присев, я сжимаю его плечики:

– Что такое, сынок?

– Ты ненавидишь папу?

Это звучит так серьезно и неожиданно, что меня чуть не передергивает, и я тут же начинаю спорить:

– Ну что ты?! Как я могу его ненавидеть, если он твой папа? Он подарил мне такого чудесного мальчика…

– А почему тогда ты его выгнала?

– Я его не… Знаешь, ты лучше у папы спроси.

– Я спрашивал, – сокрушенно сообщает Мишка. – Он сказал, что понятия не имеет.

– Даже так? Вот какой молодец!

Сын хмурит бровки, силясь понять:

– Значит, папа знает?

– Ну конечно. Он же сам захотел уйти.

– Значит… Это он нас ненавидит?

– Нет! Что ты!

Я прижимаю сына еще крепче, судорожно подыскивая объяснение. Ненавидит – это, конечно, сильно сказано. Просто не любит больше. Хотя это, наверное, еще хуже: жаркая ненависть может оказаться изнанкой любви, случись потрясение, и все вывернется так, как всем лучше. А нелюбовь – холодный монолит. Она цельная, в ней нет теплой сердцевины, в которой может выжить надежда…

– Тебя папа очень любит, – шепчу я в слегка оттопыренное ушко, покрытое светлыми волосками.

Но Мишка улавливает подтекст и, отстранившись, смотрит на меня внимательно:

– А тебя?

– А меня уже нет. Такое часто бывает, малыш… Взрослые люди сначала любят друг друга, потом перестают.

– Почему? – спрашивает он требовательно.

– Не знаю, – признаюсь я. – Так уж устроен человек. Каждый из нас не плохой и не хороший, в нас много разного. Поэтому очень трудно совпасть всеми частичками… Если столкнутся два острых угла, то они никогда не смогут совместиться.

– У вас с папой были углы?

– Если честно, я этого не чувствовала. А он… Наверное.