Пленники раздора - стр. 50
Глава 13
Лют дрых, распластавшись на лавке, когда дверь его узилища распахнулась. На пороге возникла Лесана, прошла в каморку и положила на край стола стопку одёжи.
– Одевайся.
Оборотень в ответ буркнул что-то невнятное и отвернулся к стене.
– Эй! – громче позвала обережница. – Тебя глава хочет видеть.
Волколак в ответ зевнул и спросил:
– Чего ему на меня глядеть? Соскучился, что ли?
– Одевайся, – повторила Лесана.
– Вот есть же злобные девки! – сердито выдохнул пленник. – И главе-то вашему не спится! Утро ведь ещё…
Он бубнил и бубнил, но всё-таки взял одёжу и начал собираться. Обережница в темноте толком не разглядела, зажила его спина или нет, но двигался Лют легко. Стало быть, раны не донимали.
– Я ж говорил, что на волках всё заживает быстрее, чем на собаках, – весело сказал оборотень.
Вот как он догадался, о чём она думает? Лесана угрюмо промолчала.
– Так что там глава хочет-то? – спросил по-прежнему беспечный Лют.
– Да небось узнать, почто ты его дочь на задний двор заманивал, – ответила Лесана.
Волколак замер, аж забыл одеваться дальше: голову в ворот рубахи продел, а рукава так и остались болтаться. Он медленно повернулся к собеседнице и переспросил:
– Кого?
– Дочь. Клёну, – ответила обережница, в душе радуясь, что он наконец-то растратил самообладание и привычную насмешливость.
Просчиталась. Вместо того чтоб напугаться, смутиться или растеряться, Лют вдруг заливисто расхохотался. Лесана никогда прежде не слышала столь беззастенчивого, а самое главное – заразительного смеха. С одной стороны, ей тоже стало почему-то смешно, с другой – захотелось дать пленнику подзатыльник, чтоб успокоился. Чай не о безделице говорят – о дочери главы! Да и просто… не привыкла она к тому, что мужчина может без повода заходиться, словно жеребец. От обережников слова зряшного не дождёшься, не то что улыбки. А этот чуть чего – покатывается. Смотреть противно.
– Что ты гогочешь? – Девушка поморщилась. – Что тут смешного?
Лют успокоился и совершенно серьёзно ответил:
– Клёна вашему главе не дочь. Можешь его расстроить. Ну или обрадовать.
– С чего ты взял? – удивилась Лесана.
А сама, к стыду своему, подумала: нешто Клёна говорила этому прохвосту что-то плохое о Клесхе? Да нет, не могла. Не водилось за ней привычки к злословию.
– Она им не пахнет, – пояснил Лют. – Значит, не кровная. Как ты или я.
– Она его падчерица, – сухо произнесла Лесана. – Единственная выжила из всей семьи. Сына родного Серый загрыз. Жена непраздная умерла всего месяц тому. Он и попрощаться не успел с ней – по надобям ездил.
Обережница говорила негромко и ровно. Не обвиняла, не гневалась. Однако становилось понятно, что в этот миг Лют ей глубоко неприятен. Словно именно он убил и замучил всех тех, про кого она вспомнила.
Волколака это не пристыдило. Он лишь развёл руками и вздел-таки болтавшуюся на шее рубаху.
– Не повезло. А на меня ты почто сердишься?
Лесана сама не понимала почто, потому огрызнулась:
– Да все вы – семя про́клятое.
Лют хохотнул и взялся вязать обмотки.
– Ничего не проклятое. Ты просто глядишь через злобу. А я, например, буду хорошим мужем.
– Чего? – Обережница даже растерялась от такой дерзости.
– А что? Сама посуди: днём я сплю и жену не донимаю. Ночью, когда мужик всего нужнее, я в самой силе. Опять же, места в избе мне много не надо: могу и в конуре спать. А ежели на цепь пристёгивать, так и гулять не стану. Буду и верным, и рядом всегда. В мороз об меня греться можно. А коли вычёсывать, так ещё и носков навяжешь. Я – подарок, Лесана. С какой стороны ни взгляни. Ну и ещё ко всему, со мной ночью ходить можно и ничего не страшно. Ав тебе просто злость говорит. Или зависть.