Патрульные Апокалипсиса - стр. 15

– Далеко не лучшие места, – снисходительно заметил актер. – Оттуда виден крупный план, но перспектива теряется. Прошу прощения, продолжайте. Что же она сказала?

– Она обратила внимание на ваши глаза, мистер Виллье. И на глаза Жоделя, когда он остановил посла и ее, начав истерически кричать. «Глаза у них синие, – сказала она, – и вместе с тем удивительно светлые, что необычно для синеглазых людей». И дама эта подумала, что в безумных речах старика может таиться правда, поскольку такой необычный цвет глаз передается лишь генетически. Она считала свой вывод спорным, но заслуживающим внимания. А она, как сказал Анри, – врач.

– Значит, ваши предположения подтвердились. – Жан-Пьер задумчиво кивнул.

– Когда в телевизионных «Новостях» сообщили, что неизвестный старик застрелился в театре, крикнув, что вы – его сын, я понял, что нашел Жоделя.

– Вы нашли не его, мистер Лэтем. Вы нашли его сына, который не знал отца. Так чего же вы достигли? Я почти ничего не могу добавить к тому, что вам уже известно и о чем сам я узнал лишь сегодня от родителей. Они рассказали мне, что Жодель участвовал в Сопротивлении, а до того пел в Парижской опере. Немцы схватили его и отправили в концлагерь, откуда, как полагали, он не вернулся. А Жодель, оказывается, вернулся, но в таком виде, что почел за лучшее не объявляться. – Помолчав, актер грустно и задумчиво добавил: – Он позволил мне наслаждаться жизнью, тогда как себе отказал даже в достойной жизни.

– Должно быть, он очень любил тебя, дорогой, – сказала Жизель. – Но сколько же горя и мук он претерпел!

– Мои приемные родители искали его. Они так старались его найти – его можно было бы вылечить. Боже, какая трагическая судьба! – Жан-Пьер бросил взгляд на американца. – Итак, мсье: что же я могу вам сказать? Я не могу помочь ни вам, ни себе.

– Расскажите мне подробно, как это произошло. В театре я узнал очень мало. Полиции в это время там не было, а из свидетелей к моменту моего приезда остались только билетеры. А от них мало толку. Многие, услышав крики, решили, что кричат «браво», а потом увидели нищенски одетого старика, который бежал по центральному проходу с винтовкой в руке и кричал, что вы – его сын. Потом повернул винтовку дулом к себе и выстрелил. Вот, пожалуй, и все.

– Нет, было кое-что еще, – сказал Виллье, покачав головой. – В зале на мгновение воцарилась тишина – от удивления люди теряют дар речи. В этот миг я отчетливо услышал его слова: «…я не смог отомстить за тебя и твою мать… Я жалкое ничтожество!.. Знай только, что я пытался… пытался, но не сумел». Вот и все, что я могу припомнить, – потом начался хаос. Не понимаю, что он хотел этим сказать.

– За этими словами что-то кроется, мистер Виллье, – быстро и убежденно произнес Лэтем. – И это было для него жизненно важно, раз уж он нарушил молчание, которое хранил всю жизнь, и явился к вам. К этому последнему шагу перед самоубийством что-то должно было подтолкнуть его.

– А может быть, из-за болезни он окончательно погрузился в бездну безумия, – предположила Жизель.

– Не думаю, – возразил американец, – Жодель был слишком зациклен на своей идее: он точно знал, что и зачем делает. Он пробрался в театр с ружьем, а это не так просто, дождался окончания спектакля, дал сыну возможность насладиться аплодисментами, ибо не хотел лишать его этого удовольствия. Безумец, решившийся на такой поступок, прервал бы спектакль, чтобы привлечь всеобщее внимание к себе. Жодель этого не сделал. У него хватило разума и широты души, чтобы удержаться от этого.