Патрульные Апокалипсиса - стр. 16

– А вы, оказывается, психолог, – заметил Брессар.

– Не больше, чем вы, Анри. Ведь мы оба изучаем поведение людей, пытаемся предсказать их поступки, не так ли?

– Значит, по-вашему, – прервал его Виллье, – мой отец – мой родной отец – рассчитал перед смертью каждый свой шаг, и это было продиктовано чем-то, что с ним случилось. – Актер откинулся в кресле и задумался. – Что же это могло быть… спустя столько лет?

– Повторяю, сэр: что-то должно было его к этому побудить.

– Тогда мы должны выяснить, что это было, да?

– Но как, ведь он мертв.

– Если актер анализирует характер персонажа, который ему предстоит воплотить на сцене или в фильме, и этот характер не укладывается в обычные рамки, приходится во всех подробностях изучить окружающую его действительность, верно?

– Я не совсем понимаю вас.

– Много лет назад мне предложили сыграть кровожадного шейха-бедуина, человека крайне неприятного, который безжалостно убивал своих врагов, считая их врагами Аллаха. Мне сразу вспомнились все известные клише: брови как у сатаны; остренькая бородка, тонкие злые губы, глаза фанатика. Тут я подумал: до чего же это банально. Тогда я вылетел в Джидду и отправился в пустыню, путешествуя, конечно, с возможным комфортом, и встретился с несколькими вождями бедуинов. Они ничуть не походили на того, кого я вообразил. Да, это были религиозные фанатики, но держались они очень спокойно, любезно и искренне верили, что преступления их дедов, как именует это Запад, вполне оправданны, ибо сражались они с нечестивыми. От них я узнал, что, убив человека, их предки молились Аллаху, прося его принять души их врагов. Они искренне огорчались, что им приходится убивать. Вы понимаете меня?

– То были «Рваные паруса», – вспомнил Брессар. – Своей прекрасной игрой ты затмил двух звезд в этом фильме. Известный парижский критик писал, что тебе удалось изобразить зло так правдиво, потому что оно было под личиной спокойствия и внешней доброжелательности…

– Прошу тебя, Анри, уймись.

– Я все же не понимаю, к чему вы клоните, мистер Виллье.

– Если, по-вашему, Жодель… если ваши предположения обоснованны, то он, несмотря на безумные действия, в какой-то мере сохранял разум. Ведь вы это имели в виду?

– Да. Именно так я и полагаю, а потому и пытался его найти.

– Значит, такой человек, несмотря на свой недуг, способен общаться с людьми, с такими же, как он, обездоленными, правда?

– Безусловно.

– Тогда для начала надо окунуться в среду его обитания. И мы это сделаем, этим займусь я.

– Жан-Пьер! – воскликнула Жизель. – Что ты говоришь?

– У нас сейчас нет дневных спектаклей. Только идиот станет давать «Кориолана» восемь раз в неделю. Так что днем я свободен.

– И? – подняв брови, спросил Брессар.

– Если верить твоим комплиментам, Анри, я довольно сносный актер, и у меня есть доступ ко всем костюмерным Парижа. Так что одежда – не проблема, а гримироваться я умею неплохо. Когда-то мы с мсье Оливье пришли к выводу, что грим – это бесчестное ухищрение, превращающее, по его словам, человека в хамелеона. Тем не менее грим поможет выиграть половину битвы. Я проникну в тот мир, в котором жил Жодель, и, может быть, мне повезет. Он наверняка кому-то доверился – я в этом убежден.

– Эта среда, – сказал Лэтем, – этот его «мир» – нищий и порой жестокий, мистер Виллье. Если кто-то из этих типов заподозрит, что у вас есть двадцать франков, он решится на все, чтобы заполучить их. Я ношу оружие и за последние недели выхватывал его не менее пяти раз. К тому же большая часть этих людей держит рот на замке; они не любят, когда чужаки пристают к ним с расспросами, – не просто не любят, а дают резкий отпор. Мне ничего не удалось добиться.