Патрульные Апокалипсиса - стр. 17
– Но вы же не актер, мсье, и, честно говоря, ваш французский не безупречен. Уверен, вы бродили по тем улицам в вашей обычной одежде и выглядели примерно так, как сейчас, n’est-ce pas?
– Ну… в общем, да.
– Простите, но чисто выбритый, хорошо одетый мужчина, неважно говорящий по-французски, едва ли способен расположить к доверию собратьев Жоделя.
– И не думай, Жан-Пьер! – воскликнула Жизель. – О твоем плане не может быть и речи! Даже не принимая во внимание мои чувства и мою безопасность, ты не можешь нарушить контракт с театром, подвергая себя физическому риску. Бог мой, тебе не разрешено даже кататься на лыжах, играть в поло, пилотировать самолет!
– Но я и не буду этого делать. Я просто посещу несколько округов на окраинах Парижа и постараюсь ощутить их атмосферу. Это куда проще, чем ехать в Саудовскую Аравию для изучения второстепенной роли.
– Merdе![19] – воскликнул Брессар. – Это просто бред!
– Мне и в голову не приходило просить вас о чем-то подобном, сэр, – сказал Лэтем. – Я пришел, надеясь, что вы располагаете какими-то сведениями, которые могли бы мне помочь. Поскольку это не так, я ничего от вас не требую. Мое правительство может найти людей, способных выполнить то, что вы задумали.
– Не буду скромничать: лучше меня вы никого не найдете. Ведь вам нужен профессионал, верно, Дру Лэтем, или вы уже забыли о своем брате? Впрочем, конечно же, нет. Не сомневаюсь, старший брат помогал вам, учил жизни. Должно быть, он прекрасный человек. И вы безусловно считаете себя обязанным сделать для него все, что в ваших силах.
– Моя тревога за него – мое личное дело, – резко прервал его американец. – Я же профессионал!
– Я тоже, мсье. И я обязан человеку по имени Жодель не меньше, чем вы своему брату. А может, и больше. Во имя свободы он потерял жену и первенца, а потом обрек себя на существование в аду, какого мы и вообразить не можем. О да, я обязан ему – своими профессиональными и индивидуальными особенностями. Я также в долгу перед молодой актрисой, моей матерью, и перед старшим братом, чье имя я ношу. Будь жив мой брат, он многому научил бы меня. Это огромный долг, Дру Лэтем, и вы не помешаете мне хотя бы частично оплатить его. Никто мне не помешает… Пожалуйста, зайдите сюда завтра в полдень. К этому времени я буду готов.
Выйдя из внушительного особняка Виллье возле парка Монсо, Лэтем и Анри Брессар направились к машине.
– Незачем говорить вам, что мне все это не нравится, – сказал француз.
– Мне тоже, – ответил Дру. – Он, может быть, прекрасный актер, но это не его ума дело.
– Не его ума? При чем тут ум? Мне просто не по душе, что Виллье решил обследовать парижское дно, где на него могут напасть, а если узнают, кто он, потребовать выкуп. Вы, кажется, хотите что-то сказать. Что же?
– Не знаю, можете назвать это интуицией. Я убежден: с Жоделем что-то случилось, и это самоубийство – не просто поступок выжившего из ума старика, который решил сделать это на глазах у сына, не подозревавшего о его существовании. Это акт отчаяния: Жодель понял, что потерпел окончательное поражение.
– Да, я помню слова Жан-Пьера, – ответил Брессар, садясь за руль. – Старик крикнул, что пытался что-то сделать, но не сумел.
– Но что он пытался сделать? И чего не сумел? Что это было?
– Возможно, он понял, что подошел к концу жизни, – сказал Анри, выезжая на улицу, – и никогда уже не разделается с врагом.