Падение - стр. 38

Не знаю, сколько раз меняю чертов компресс, обтираю Бестужева и просто молюсь. Он то бьется в лихорадке, то резко успокаивается, то что―то тихо шепчет, то молчит, и мучительный цикл повторяется так часто, что, кажется, начинаю бредить сама. Не помню, как засыпаю и сколько раз, но помню, что почти тут же, как по щелчку, вздрагиваю, встряхиваю градусник и прислушиваюсь, чтобы дышал.

Под утро ураган успокаивается и Бестужев, вроде бы, тоже.

Жар спадает, и надеюсь, что окончательно.

Когда вновь появляется связь, с облегчением набираю маме. И она с таким же облегчением почти плачет мне в трубку. Приходится долго её успокаивать, а ещё врать о том, где провожу эту ночь. Но если скажу правду… не знаю, наверное, сделаю только хуже.

Или мне просто нужно так думать?

Закончив разговор и убедившись, что Антон спит, выхожу на улицу. Этот район города я знаю плохо ― чтобы найти аптеку, обхожу, наверное, его почти весь ― но зато хорошо знаю людей в нем, и знаю, что даже после самых сильных ураганов они всегда, как ни в чем не бывало идут на работу / учебу / по важным делам. Потому что жизнь не останавливается. Да и ко всему со временем привыкаешь.

Накупив кучу разных лекарств, пластырей, шприцов и витаминов возвращаюсь обратно. По пути заглядываю в продуктовый и, не устояв, набираю ещё сумки две нормальной еды, среди которой яйца, сыр, хлеб, птица, крупы и безлактозное молоко.

Дома разбираю пакеты, заодно прибираюсь в холодильнике и на полках. И это уже лишнее, но завариваю ароматный чай и замешиваю тесто для блинчиков. Из меня вообще―то та ещё э―э―э… кулинарщица? Я могу спалить яичницу, пересолить суп или, скажем, плохо прожарить мясо, но выпечка в моем исполнении всегда получается на ура.

Когда почти домываю посуду, улавливаю наверху шаги. Выключив краник, по привычке вытираю руки об одежду и, взяв лекарства, добровольно иду в лапы к зверю. Уже у порога медлю, не решаясь войти, но, поняв, как это глупо, трясу голой и толкаю дверь.

Антон стоит у окна, разглядывая что―то за ним, но услышав шаги, отпускает штору и впивается взглядом в меня. А я… я стараюсь выбросить из мыслей его широкую обнаженную спину, которая теперь, вероятно, ещё долго не даст мне покоя.

― Выпей, ― ставлю стакан на столик и кладу рядом таблетки.

― Цианид?

― Если бы я хотела отравить тебя, то выбрала бы способ попроще и яд потоксичнее.

Бестужев стискивает зубы и, проигнорировав чистую футболку, которую я как полная дура ему принесла, проходит мимо меня к двери. Вижу, что он всё ещё слаб, бледен и чувствует себя крайне паршиво, но придурок таков, что будь он даже трижды при смерти, его мудаческое Я будет упорно продолжать делать вид, что всё отлично.

― Тебе нужно принять лекарство.

― Не нужно.

Осел упертый!

― Ты ведешь себя, как ребенок. Тебе может стать хуже.

― Твоё какое дело, а?

― Серьезно? ― хам! ― Я всю ночь провела у твоей постели.

― Я тебя об этом не просил.

И знаю, что прав ― да, не просил ― это, черт возьми, лишь моё идиотское решение. Не могу ни требовать ничего, ни обвинять, но обида всё равно цепляет за горло. Душит, стерва. И слезы почти пробиваются, но давлю их в зародыше, как и нарастающую злость, потому что последнее, чего хочу: тешить самовлюбленное бестужевское эго.

― Она бы не одобрила.

― Кто?