Падение - стр. 40

Разве этот поцелуй что―то значит?

Ведь это Бестужев. Боже, слышишь? Бестужев!

Тот, кто всем сердцем меня ненавидит.

Тот, кого всем сердцем должна ненавидеть я!

Не помню, как оказываюсь дома. Но помню, что запираю двери на все возможные замки и щеколды, чтобы оградиться, забыть и не вспоминать. Чтобы выбросить из головы его завораживающие каштановые глаза, пухлые жадные губы и сильные мускулистые руки.

Чтобы вернуть всё так, как было ДО.

И больше никогда ничего подобного не повторять.

12. Глава 12

Антон

Тушу уже вторую сигарету и следом закуриваю третью. С каждой новой затяжкой дым наполняет легкие сильнее, и вроде бы душит жгучие мысли, но не забирает их. Не в этот раз. Поцелуй с Соней сидит в башке долбанной занозой, и я не только ощущаю его, он, блядь, перед глазами маячит до сих пор. А вместе с ним и сжирающая все сраные аргументы мысль, что ещё хотя бы пять минут ― всего пять ― и я бы трахнул её прямо у гребаной стены. Возле маминой комнаты.

Я спятил?

Глотаю больше табачного яда, пытаясь выковырять Гладкову из―под кожи. Мне не нравится, что она там. Не нравится, что зараза занимает мои мысли, сбивает с толку, отвлекает. Я не хочу думать о ней. Не хочу помнить, какие на вкус её губы и как приятно она пахнет. Не хочу понимать, что мне понравилось. Мне, черт возьми, охуеть как понравилось. Но я никогда и ни за что не стану это повторять. Иначе…

На автомате открываю холодильник, чтобы вытащить оттуда последнюю бутылку пива, и так и замираю с настежь распахнутой дверцей. Вымытый практически добела, он буквально ломится от продуктов. Яйца, сыр, сосиски, свежие овощи, тушенка, творог, копченая курица (по запаху вроде она). Я уже молчу про сырые тушки ― или что там? ― и молоко. Безлактозное, черт возьми. Меня практически отбрасывает к шкафчикам, которые оказываются набиты крупами, сахаром, хлебом и ещё какой―то дичью.

Ненормальная что, в самом деле, это сделала?

Даже после того, как я ей запретил?

Блядь.

Почему она всегда и всё усложняет?

Почему никак не оставляет?

Гладкова в моей жизни ― как ураган. Сан―Каликсто, слышали о таком? Самый смертоносный из известных, бушевавший около Карибского архипелага в тысяча семьсот восьмидесятом. Тропический циклон огромной мощности, унёсший десятки тысяч жизней, пронесшийся от острова Ньюфаундленд до Барбадоса, мимо Гаити и разрушивший до 95%% всех построек. Гнев самих Богов, которым для меня являлась Она.

Я мог бы воспользоваться ею, почему нет? Получить желаемое и выбросить, как ненужную вещь. У меня были причины, а Соня, судя по стонам, знала, на что идёт. Я мог не задумываясь оттрахать её до горлового, но не стал. Почему? Потому что голос во мне продолжал повторять: «ты не долбанный кусок дерьма, это мерзко». А ведь по сути должно быть по хер. На Соню, и на то, что я якобы не такой. Потому что с ней я должен ― обязан ― быть таким. Ведь я слишком ненавижу её, чтобы всё забыть.

Когда докуриваю пачку, набираю Вике. Даже после самого крепкого табака всё ещё не по―детски рвёт крышу. Если прямо сейчас не разряжусь, сдетонирую, клянусь. Разнесу на хрен пол района. Потому что зараза до сих пор в мыслях и сил, сука, терпеть нет.

Примерно через полчаса подъезжаем к небольшой квартирке на Ленино[1], которую Яновская снимает для разных шумных сходок, девичников и прочего. И уже десять месяцев ―