Падение - стр. 36

― Замолчи.

― Ты не позволяешь помочь, потому что боишься! Боишься, что у нас получится! Что мы окажемся не монстрами, а ты осознаешь, что всю жизнь бегал только от себя!

Прикрываю глаза. Стискиваю зубы.

Один. Два. Три…

― Твой отец любит тебя! Мы все! И ты должен позволить себе любить в ответ!

― Я не хочу этой любви, черт возьми!!! ― ору и, разворачиваясь, впечатываю Гладкову в стену. До синяков стискиваю хрупкие плечи.

Хочется сделать ей так же больно, как было и есть мне. Чтобы она поняла, какого это ― каждое утро просыпаться в огне. Жить с постоянной мыслью о том, что это всё из―за меня. Не из―за неё. Не из―за Лизы. Из―за меня. Что Миша ушёл, потому что Я был недостаточно хорошим сыном. Что мама умерла, потому что Я не позаботился, не вывез. И Макс возненавидел меня потому что Я сломал ему жизнь. И всё происходящее после ― следствие лишь МОЕЙ ошибки.

«Я не хочу этой любви, черт возьми».

― Не заслуживаю, ― выдыхаю вслух и неосознанно разжимаю пальцы.

И всю дорогу до комнаты, клянусь, слышу, как Соня тихо всхлипывает.

11. Глава 11

Соня

В детстве, когда не получалось уснуть, мама делала мне стакан тёплого молока с мёдом и рассказывала увлекательную историю, под которую я всегда засыпала.

Спустя годы я осознала, что это работает только, когда тебе пять. И когда ты веришь, что во сне попадаешь в волшебную страну троллей, принцесс и единорогов.

После пятнадцати становится сложнее. А к восемнадцати голова напоминает котёл, в котором варятся, похоже, все мысли этого чертового мира. Особенно те, что касаются Бестужева.

Переворачиваюсь и с немым стоном затыкаю уши подушкой. Ураган за окном в купе с тем, что бушует на сердце, создают целый геошторм, обещающий разрушить некогда спокойный уклад моей расчудесной жизни.

Раньше мы с Бестужевым виделись максимум пару раз в год. Это были тяжёлые встречи, после которых мне обычно требовалось ведра два мороженых и фильм, над которым я могла поплакать, но в остальном мои дни можно было с уверенностью назвать счастливыми. Всё изменилось после смерти тети Вари ― там, на похоронах. И после того, как мы с Антоном стали неизбежно сталкиваться в Школе. С каждым днём я всё сильнее ощущала, как давит в груди, и как маленькая девочка внутри меня белугой рыдает навзрыд.

Потому что не справляется.

Видимо, не такая уж она и сильная.

Откидываю в сторону одеяло и выхожу из комнаты. Давит. И воздух этот спертый, и мысли, и чувства. И открыть бы нараспашку окно, но долбанный ураган…

В темноте наощупь нахожу пустой стакан, наполняю его до краев и залпом осушаю. И вроде бы легче, но дышать всё ещё невмоготу. Здесь, рядом с Ним, особенно.

Перекрываю краник как раз в тот момент, когда наверху раздаётся шум. Замираю, по инерции прокручивая в голове самые прискорбные для нас варианты ― на дом упало дерево, от ветра сорвало черепицу или и того хуже: крышу поломало в хлам. В любом из случаев дому скорее всего придёт конец.

Интересно, он застрахован?

Внезапный крик сдавливает виски. И в начале кажется, что схожу с ума, ведь кроме нас с Бестужевым в доме больше никого, но через несколько секунд вопль повторяется, и на этот раз я безошибочно его узнаю.

― Антон… ― сердце ухает, и я срываюсь.

Взбегаю по лестнице и влетаю в ту самую дверь, с вырезанными на ней альстромерии. Бестужев лежит на смятой простыни и бьется будто в конвульсиях.