Падение - стр. 34

― Если не собираешься есть это, выбрось.

― Что? ― вскидывает взгляд, и я смотрю в ответ так, что, наверное, только полный идиот не поймет. ― Ой, нет… всё вкусно, я просто…

Замолкает, когда резко отодвигаю стул и встаю.

Не хочу слушать её ложь.

По горло сыт.

Поэтому выкидываю остатки ужина и запираюсь в кабинете под лестницей, хотя до сих пор больше воспринимаю его как чулан. Мальчишкой это было моё любимое место. Убежище, в котором я прятался, когда накрывало, и стены которого понемногу впитывали мою боль. Всю, что я приносил.

Мощный порыв ветра встряхивает дом, и могу поклясться, слышу, как буквально по швам трещит черепица. Ветхая, полуразрушенная от времени кровля, которую ещё лет тридцать назад клал мой дед, уже давно просит починки. И я собирался, правда. Но заболела мама и все деньги, которые я зарабатывал, уходили на её лечение и уход. Все и даже больше.

Мне, блядь, было просто не до крыши.

Её по―хорошему вообще бы перебрать. Снять и уложить новую: современнее, качественнее, дороже. Черт, да весь этот гребаный дом как ни крути нуждается в ремонте. И снаружи, и изнутри. В нем всё ― на последнем издыхании. И всё ― напоминает.

Наверное, я просто не готов хоть что―то здесь менять. Стирать память о НЕЙ. Не готов. И вряд ли буду. Пока каждый день вдыхаю её запах, ощущаю её присутствие в этих стенах, слышу, как вибрирует её голос. Пока она вся здесь, я не притронусь ни к одной дощечке. Просто не смогу. Потому что все «больные» места этого дома ― и мои тоже. И вылечить их означает смириться. Забыть. Жить дальше?

Глубоко вдыхаю и прикрываю глаза, слушая, как ливень нещадно бьет по крыше.

Он напоминает мою жизнь. Ту боль в ней, конца которой, очевидно, не будет. Он размывает контуры, обнажает мир, показывая его таким, каков он есть, делит его на отражения. Что―то важное становится ещё важнее, а остальное… не знаю, стирается.

Говорят, если долго стоять под ледяными каплями, ад в душе неотвратимо гаснет. Но дождь не может быть вечным. И человек так или иначе сталкивается со своими демонами вновь.

Так и со мной.

Раз за разом.

День за днем.

Каждую. Гребаную. Секунду.

Усмехаюсь, в который раз убеждаясь в том, что мои демоны куда реальнее прочих. И Соня ― сильнейший из них. Какого хрена я вообще притащил её в свой дом? Хороший парень, да? Серьезно? С ней? Чушь. С ней я априори не могу быть таким. Потому что в ней первопричина. Всему этому дерьму в моей жизни именно Гладкова дает яркий зеленый.

Что мне, блядь, ещё сделать, чтобы она свалила с моего горизонта? Чтобы оставила в покое? Как объяснить, что чудесное примирение ― финал совсем не нашей истории? И для меня уже всё? Совсем.

Достаю из кармана мобильник ― экран разбит, связи до сих пор нет. И это так отчетливо напоминает моё жалкое настоящее, что тошно.

Был бы чуточку смелее, уже давно разобрался бы со всей этой херней, но вместо этого валяюсь на кушетке под лестницей и что? Ною, как девчонка?

Не знаю, через сколько, но заставляю себя выйти, и почти тут же улавливаю абсолютно несвойственный этому дому аромат свежей выпечки. Клянусь, в какой―то момент решаю, что свихнулся, но нет. Запах слишком отчетливый, чтобы быть фантомным.

И я иду на него, как завороженный.

― Что за… ― «хрень» застревает где―то в горле.

Потому что прямо за спиной Сони на плите стоит целое ―