Падение - стр. 33

― В потайном отсеке, ― скриплю, ― там и сыр, и яйца, и безлактозное молоко.

― В твоём холодильнике есть потайной отсек? ― искренне удивляется, а я уверен, что отвечать не придется, и Соня всё поймет по глазам. И не ошибаюсь. ― Ясно. Это твоё инфантильное чувство юмора.

― Какое?

― Инфантильное. ― повторяет абсолютно бесстрашно. ― Это когда вполне взрослый человек ведет себя, как ребенок. В твоем случае, ещё и шутит.

― Я знаю значение слова инфантильный, ― рычу, но она лишь закатывает глаза.

Осмелела? И когда?

― Когда ураган закончится, нужно заказать доставку.

Чего?

― Не нужно.

― У тебя в холодильнике мышь повесилась.

― Тебя это не касается.

― Ты не получаешь необходимые организму питательные вещества.

― Это не твоё дело. И хватит меня лечить, окей?

― Это называется заботиться, Бестужев. Не лечить.

И должна бесить ― и напористость её эта, и лживая забота, и сама Гладкова в принципе, но почему―то нет. Не получается злиться на неё, как ни пытаюсь. Хотя должен. Всегда ведь злюсь, когда подобной хренью занимается Вика. Когда пытается учить чему―то и носится, как с маленьким. Меня тогда срывает не по―детски.

Так почему не срывает на Неё?

Хлопок. Щелчок. Скрип. Вдох. Покашливание. Снова скрип.

Черт возьми, да что с этой девчонкой не так?

Ещё пять минут назад она готова была нестись из этого дома без задних ног, а теперь без страха и стеснения, что―то бубня себе под нос, шарилась по моей кухне.

Притом, что я ей этого не разрешал.

― Ты угомонишься?

― Что? ― пихает меня дверцей. И готов поспорить, что намеренно.

― Ты… ― вскидывает взгляд, и моментально ловлю его в свой. Хочется и выгнать её на хрен, и жалко, ненормальную. Плакать ведь будет. Ещё в неприятности вляпается. Блядь. Ебаный цирк шапито. ― Сядь.

Закатывает глаза ― снова ― но затем послушно взбирается на стул.

― Мог бы быть чуточку повежливее.

― Не нравится моя вежливость, дверь там.

― Серьезно? Ты едва ли не силком затащил меня в свой дом, а теперь гонишь?

― Имею право. Как ты уже заметила, это мой дом.

― Но я думала…

― Что? ― взорвавшись, бросаю на стол вилку. ― Что мы будем гулять вместе за ручку и лепить из песка куличики? Не будем, Гладкова. Потому что ничего не изменилось, ясно? Меня по―прежнему от тебя тошнит. Я воздухом одним с тобой дышать не могу.

― Тогда почему я здесь?

― Потому что я не конченый урод, ― себе доказываю или ей?

Соня смотрит на меня, не моргая. Её лицо сейчас ― целый спектр эмоций, и я читаю их все до единой. Удивление. Потерянность. Тоска. Бесит. Вся эта ситуация, и то, что не могу с ней совладать. Что не могу ненавидеть сильнее. Так, чтобы до хрипоты сжать её горло и равнодушно вышвырнуть на улицу, плюнув на последствия и остальное. Потому что изнутри грызет. И потому что мамины слова о большом сердце, бьющимся у меня в груди, постоянно долбят по вискам. Хороший парень. Так она меня называла.

А я вряд ли был им. Но что―то всё равно рвало от сомнений.

Каждый. Долбанный. Раз.

Ужинаем в полной тишине. Точнее я впихиваю в себя сраную еду, а Соня только возит по тарелке вилкой. Наверное, думает, как можно жрать такое безвкусное дерьмо. И как вообще можно жить так, как живу я, и до сих пор не сдохнуть где―нибудь в канаве. А ведь она и трети моей жизни не знает. И не знает, что эта еда ― не самая скверная её часть.