Падение - стр. 28
― Да потому что я переживаю за тебя!
― А мне на хрен твои переживания не нужны! ― не выдерживая, долблю в стену у двери. Соня вздрагивает, но при этом, зараза, не отступает. ― Отстань уже от меня, Гладкова, черт бы тебя побрал! Хватит сестру милосердия из себя корчить! Вдолби уже в свою тупую голову, что мы чужие друг другу! И перестань ко мне лезть! Советы эти твои, мораль эта гребаная ― хватит, баста!
И вижу по лицу её, что злится. Что на грани уже, чтобы психануть, и чисто даже из гордости на меня забить. А мне оно и нужно.
― И оденься! ― бросаю сквозь зубы, когда она уже готова сорваться и уйти.
― Что, прости?
Когда бросаю Гладковой свою кожанку, она ошарашенно лупит на меня глаза.
― Оденься, говорю!
И даже когда те наливаются знакомым огнем, наивно полагаю, что послушает.
Но нет. Потому что тогда это будет уже не Соня.
― Пошел ты, Бестужев! ― со злостью отшвыривает куртку в угол и круто разворачивается на высоченных каблуках.
― Заболеть хочешь или что?! ― ору ей вслед. ― Мозг у тебя есть вообще?!
― Застудила!!
― Оно и видно!!
И закрыть бы дверь гаража к чертовой матери, но не поможет. Образ полуголой Гладковой клеймом въелся в сетчатку. Как подумаю, что, дура, заболеет, ярость ещё больше за совесть берет. Хоть и не должно окаянной быть, понимаете? Не по отношению к НЕЙ.
Но на улице темно как в пещере, ветер баллов девять будто перед жутким штормом, а ещё на землю вот―вот обрушится затяжной свинцовый ливень. Автобусы один хрен ходить не будут, машины у Гладковой нет. А её дом на самой окраине, черт знает, где…
― Твою ж, ― хватаю куртку и не должен, но срываюсь.
Потому что... не знаю.
Сука, правда, не знаю.
Догоняю Соню у дома, когда та сбавляет шаг.
― Эй! ― хватаю под локоть и разворачиваю к себе; ненормальная вздрагивает и едва не вцепляется в меня, как дикая кошка. ― Да успокойся ты!
― Не трогай меня! ― вырывается, но больше даже я отпускаю её.
― Больно ты мне нужна! ― закипаю и снова едва не несет, но стискиваю зубы и беру себя в руки. ― Куртку возьми.
― Подавись своей курткой!
― Ты… ― осекаюсь, чтобы в очередной раз не нагрубить, ― простудишься.
Не знаю, как говорю это спокойно.
Разве Соня и спокойно ― вообще совместимо?
― Тебе то что? ― бросает с вызовом.
И только собираюсь сказать, что ненормальная может катиться куда хочет, как на нас стеной обрушивается ливень. Яростный. Холодный. Тяжелый. И надо бы уйти, оставить её тут мерзнуть, мокнуть, но вместо этого смотрю на неё, не шевелясь, как прикованный.
И это полнейшее безумие, потому что отчетливо слышу, как часто она дышит. Как несется её беспорядочный пульс. И мой, взбесившийся, вдогонку. И как она дрожит, хотя и пытается ничем не выдать холод.
― Соня, идем в дом.
― Никуда я с тобой не пойду!
― Ты домой не доберешься, дороги размоет, ― кричу, потому что за шумом ливня даже себя слышу паршиво. ― В худшем случае благодаря своему упрямству покалечишься, когда «добрый» попутчик вылетит в кювет, в лучшем ― придется вызывать спасателей.
― Лучше кювет, чем ты и твой гребаный дом!
― Ты кому этим хуже сделаешь: мне или себе?
Молчит, потому что не глупая. И как бы ни хорохорилась, как бы ни злилась, понимает, что мой вариант безопаснее. Блядь, да мне самому не в кайф это всё. Я осознанно на горло себе наступаю. Больно. Дерьмово. Но куда лучше, чем подыхать от чувства вины, когда её бездыханное тело найдут в какой―нибудь сточной канаве.