Остров Буян - стр. 40
Потом всплыло и несколько настороживших меня вопросов о моей семье и домосковской жизни («Вы ведь, кажется, откуда-то издалека?»), на которые я ответил как можно более уклончиво.
А когда я уже собрался уходить, Анна Эдуардовна как будто вспомнила:
– Ах да, кстати, Степан Никитич хотел с вами побеседовать. Он у себя в кабинете.
И я сразу понял, что эта беседа не сулит ничего хорошего.
В кабинете Степана Никитича, куда я прежде не заглядывал, мне больше всего понравились кресла и диван – лакированное дерево и малиновая кожа, в мякоть которой вонзались сотни медных, тускло блестевших гвоздиков. Ну и, конечно, – письменный стол с бронзовыми накладками. Самое удивительное, что все это было новым. Неужели где-то еще не разучились делать такую мебель? Или, может, она лет сто хранилась на каком-нибудь уютном заморском складе, ожидая своего владельца?
Степан Никитич не распространялся о погоде, а сразу обозначил предмет аудиенции:
– Разговор у нас будет мужской, прямой, и, я надеюсь, он останется между нами. – Он минутку помолчал, подвигал зачем-то малахитовую зажигалку на журнальном столе, потом заговорил быстрее и жестче: – Вы встречаетесь с моей дочерью. И, насколько я понимаю, ваши отношения зашли достаточно далеко. Во всяком случае, вы оставались здесь, в этой квартире, на ночь… Нет, – перехватил он мой изумленный взгляд, – конечно, мне сказала об этом не Инга. Это информация от вахтера, служащего в нашем доме. («Информация»!) Я не стану предполагать, что происходило здесь между вами. Мне остается лишь рассчитывать на благоразумие дочери. И на ваше, разумеется… Ну так вот… Я хотел бы вас попросить прекратить встречаться с Ингой. – Степан Никитич сделал вескую паузу. – Да, прекратить. Инга впечатлительная и увлекающаяся натура. Мимолетное чувство она может принять за что-то серьезное. И это повлечет неблагоприятные последствия. Для нее и для вас. – Он снова подвигал зажигалку. – Да, для нее и для вас… Вы оставляете впечатление… гм… приятного молодого человека, и я ни в коей мере не хочу сказать, что вы моей дочери не пара или что-то в этом роде. Однако мы связываем с ее будущим определенные перспективы, которые зависят и от круга ее общения. В настоящее время этот круг меня несколько… гм… настораживает, скажем так. Я надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?
– Кажется, да, – отозвался я.
– Ну вот и прекрасно. И, надеюсь, вы, как умный юноша, сделаете из нашего разговора надлежащие выводы. И еще. Прошу вас закруглить отношения с Ингой с максимальной деликатностью. («Закруглить» – с ума сойти!)
Степан Никитич поднялся с кресла. И я тоже.
– Надеюсь, наш разговор не пройдет впустую, – изрек он напоследок. – В противном случае это может осложнить ваше пребывание в университете и, соответственно, в столице. А вот если вы поняли все правильно и поведете себя подобающим образом, мы останемся, в некотором роде, хорошими… э-э… знакомыми. Что может оказаться для вас не лишним в будущем. Например, в пору вашего распределения. – Степан Никитич достал из малахитовой коробочки, стоявшей рядом с зажигалкой, прямоугольник глянцевой бумаги и протянул мне. – Вот. Здесь мой служебный телефон. Впрочем, я и так поручу коллегам не оставлять вас без внимания и поддержки.
Странно, я как будто заранее был готов к этому разговору, ждал его, был обречен на него – здесь, среди этих чертовых кресел, ковров и финтифлюшек. Все правильно, все так и должно быть. И обида, которая вскипела у меня внутри, даже самому мне показалась чрезмерной.