Остров Буян - стр. 38

Ингу. Какой она станет, когда отбросит свой страх и стеснение, и отважится целиком окунуться в желание, где уже ничего не стыдно и не страшно? Но едва мы оказались в постели, я натолкнулся на стойкую оборону – то дурашливую, то вразумляющую, а то и отчаянно-испуганную. И, что меня особенно уязвило, эта оборона показалась мне умелой, проверенной не раз… Но, впрочем, может быть, это просто такой врожденный женский талант, не знаю. Во всяком случае, каждый сантиметр обнаженной Ингиной кожи (не тела – где уж там – а именно кожи!) давался мне ценой немыслимых ухищрений, идиотских уговоров и неожиданных бросков после усыпления ее бдительности. Эта ночь так измотала нас обоих, как не смогла измотать, наверное, если бы Инга сразу все мне позволила. И к утру я ловил себя на том, что, пожалуй, не хочу уже ничего, а лишь тупо следую стандарту «постельного поведения».

Когда комната начала проявляться в утреннем полусвете, я, сам уже почти засыпая, измором сломил Ингино сопротивление. Точнее добился ее безразличной покорности. Но едва я кое-как устроил Ингу под собой, ее безучастность, а может, вся эта глупая возня, вдруг совсем расхолодили меня и отдалили от Инги, заставили взглянуть на нас со стороны, и это оказалось ужасно!

«Две полусонных амебы возятся под одеялом! – раздраженно думал я. – Неужели всю ночь я добивался этого?!»

В общем, ничего не произошло. Причем Ингу это несколько оживило, она залепетала какие-то утешительные слова, что было уже чистым идиотизмом, и облегченно уснула. А я расстроился и даже испугался, и решил, что все дело в этой холодной сдобной булочке, этой посапывающей инфантильной дуре, и в том, что она мне просто не нравится по-настоящему.

А когда мы проснулись, она улыбалась так ласково и, выталкивая меня из постели, говорила, что ей со мной было очень хорошо.

Следующей ночью я просился к ней под одеяло с неприятным холодком в душе, заранее раздосадованный и даже какой-то обреченный… И вот сегодня Ингины «временные трудности» я воспринял как передышку.

Выполняя намеченный план действий, Инга залезла в постель, а я отправился на кухню заваривать чай.

У родителей Инги огромная квартира в высотном доме на набережной – немного странная и запутанная. Я шел на кухню по длинному светлому коридору, который Инга называет галереей, а за окнами, по Москве-реке плыл маленький белый теплоход. Некоторое время мы соревновались с ним в скорости, но галерея скоро кончилась.

– Жаль, а то бы я тебе показал! – погрозил я теплоходу уже в кухонное окно. – Строят, понимаешь, маленькие квартиры – не разогнаться!..

Обратно я путешествовал с подносом, на котором позвякивали чашки, чайник и тарелка с ватрушками, которые мы купили по дороге. Чашки были с блюдцами и чайник тоже с подставкой вроде блюдца. Все – очень тонкое, фарфоровое. А сам поднос из матового серебра – с длинными, изогнутыми ножками. Этот поднос меня умиляет: он сделан специально для того, чтобы есть в постели – просто разврат какой-то!..

Отец Инги – какая-то шишка в министерстве торговли. Он разъезжает по заграницам, причем нередко вместе с супругой (что меня, кажется, устраивает). У них в доме – уйма красивых вещей: какие-то картинки, тарелочки на стенах, разные висюльки, гнутые торшеры, серванты с подсветкой… А в гостиной стоит небольшой рояль, на котором никто не умеет играть. Даже коврики в ванной и туалете такие, что хочется ходить по ним только босиком. Короче, мещанская мечта, доступная только «отдельным гражданам», home, sweet home… Home sweet homini lupus est