Остров Буян - стр. 36
– Ну, я не знаю… Если так…
Мы пошли в метро. У меня отчего-то поднялось настроение. На эскалаторе я приблизил губы к ее уху:
– Слушай, а правильно я понимаю: месячные – это когда…
– …Прекрати, гаденыш! – Она стукнула меня сумкой с конспектами.
Инга – симпатичная девушка. Голубоглазая, с милым, открытым лицом, светлыми кудряшками, с ярко-розовыми даже без всякой помады губами, с мягкими, округлыми плечами – как у дам на старинных портретах. В классической литературе ее фигуру обозвали бы «статной».
Кирилл давно хотел познакомить меня с какой-нибудь девушкой, видя мою черную меланхолию. И, надо отдать должное, лучшего объекта для знакомства он не мог бы подыскать – сказалось, вероятно, чутье психолога. Даже не знаю, как это объяснить… Инга умеет притягивать к себе внимание. Но не требовательно, не назойливо, а какими-то мелочами. Как будто один из тысячи листьев на дереве, слегка подсвеченный солнцем. И я невольно стал переключаться с себя на нее.
Она какая-то особенная. Можно сказать – не от мира сего. Когда мы знакомились у Наташи, Инга протянула мне руку не для пожатия, а для поцелуя. На ней была тонкая белая блузка, под которой угадывался фасонистый лифчик без бретелек (я еще подумал, что он, должно быть, стоит целую стипендию). Инга и Наташа дружат давно и вместе учатся в текстильном на модельеров. Но они абсолютно разные, даже странно, что подруги. Наташа ниже ростом, субтильнее и, по-моему, красивее, чем Инга. Только очень уж резкая, язвительная, вся как будто сделанная из острых углов. Ногти красит черным лаком, курит сигарету за сигаретой, одевается с каким-то вызовом – черт знает во что. Кстати, в тот же вечер на ней был лифчик, завязанный узлом на спине (может, застежка сломалась, может, лифчик был слишком велик), и узел этот явно торчал у нее под свитером, словно какой-то физический изъян. А Инга одевается дорого и аккуратно, любит сладкое и вообще большая неженка.
При этом Инга заражается от Наташки разными словечками, которые ей совсем не идут. Например – дурацкими ласкательными вроде «солнышка», «зайки», «миленького». У Наташки эта слащавость насмешливая и даже агрессивная, а у Инги – просто приторная. Впрочем, Инга грешит этим только в постели. Наверно, в ее представлении это и есть ласковые слова.
Инга может покурить с нами «травки», но как-то стесняется своего кайфа и всегда сидит, уронив голову на руки, будто задремавший на уроке школяр. А однажды почему-то заплакала.
Поначалу мы встречались у Наташки. Потом я провожал Ингу домой, неловко пытался поцеловать ее, не проявляя особой настойчивости. А Инга виновато компенсировала свою неуступчивость какой-то почти материнской заботой. Ее беспокоило: сыт ли я, достаточно ли тепло одет, успею ли вовремя добраться до общежития… Когда мы стояли у ее подъезда, она то и дело поправляла мне воротник, застегивала пуговицы и, кажется, готова была вытирать нос. А как-то раз даже предложила мне что-нибудь постирать – я прямо офонарел и не знал, что сказать! Она так старалась стать моим «добрым другом», будто выполняла ответственное поручение. Все это порой раздражало меня, но порой согревало и трогало.
Вообще-то Инга – совсем бесхарактерная, мягкая. Там, где у других – гнев, раздражение, решительность, у нее – только слезы. Слезами она выражает слишком много разных чувств, даже тех, которые слез совсем не заслуживают. Ими она защищается, тревожится, требует, обижается, восторгается, сомневается… Кажется, слезы у нее слишком близко, чуть надавишь – сразу потекут. А я не могу, когда плачут. Я теряюсь, пугаюсь и всю вину готов взвалить на себя.