Остров Буян - стр. 35
Никакого ответа я, конечно, не получил. Может, части с таким номером уже не было, может, «товарищ Платонов» просто выбросил письмо, посчитав его посланием какого-то ненормального, может, оно попало все же к Милене, но я для нее больше не существовал… И потянулась моя тоскливая робинзонада, и каждый день, как топор, опускался на сердце, делая зарубку: еще один день без нее.
Я часто представлял себе, что все-таки смог как-то разыскать эту часть, и лечу туда – в далекий гарнизон, и добираюсь по степи на попутках, потом иду всю ночь, под огромными, мохнатыми звездами. И уже на рассвете тихонько стучу в окно Милены. И она, еще сонная, не говорит ни слова, только целует меня, как тогда, в темноте, у решетки. И мы бежим, бежим прочь по рассветным холмам и снова становимся друг перед другом на колени среди серебряных волн ковыля, и Милена кричит:
– Смотри! Ястреб! Розовый ястреб! И вчера – тоже! Я знала, что ты придешь. Я ждала, я звала тебя…
Еще я представлял, что брошу университет, пойду в армию и попрошусь непременно в часть генерала Платонова. И приеду туда, как простой солдат. А Милена будет работать, например, в библиотеке (есть же, наверное, в гарнизонах библиотеки), и сначала будет смотреть сквозь меня, словно не узнает. Но я на учениях попаду под шальную пулю… Нет, лучше обгорю в танке, выбивая заклинивший люк, спасая себя и экипаж. И тогда она придет ко мне в госпиталь. И потом, когда я поправлюсь, начнется наша тайная жизнь. Нет, еще раньше, еще в госпитале! А потом ее отец застанет нас вместе и застрелит меня к чертовой матери из пистолета (почему?!), и ничего ему за это не будет, кроме пожизненной ненависти Милены…
А когда я возвращался к действительности, мне было так стыдно за всю эту чушь и еще более скверно на душе.
Но еще хуже бывало после того, как я, пользуясь отсутствием сожителей, и для верности вставив в дверь табуретку, ложился на кровать, клал себе на лицо трусики Милены и, вдыхая ее запах, воображал, что меня ласкают ее руки… А потом они оказывались моими отвратительными, мокрыми руками. И скоро я уже не мог отличить ее запах от запаха моего одиночества и отчаяния.
Иногда мне снилось черное озеро. Я исступленно бежал по нему, или плыл, или даже летел над ним. Но никогда не достигал цели. Никогда!
Эти сны действовали на меня совсем плохо. Весь следующий день я лежал колодой, просто не мог подняться – так выматывало меня это бессмысленное, жадное стремление, так отравляло неутоленное желание, которое – я знаю наверняка – не сможет утолить никто, кроме Милены.
Но Милена мне не снится. Даже этого не хочет сделать для меня.
У Инги месячные. Она сама сказала, став мне от этого как-то ближе и милее.
– Сегодня давай не поедем ко мне, – говорила она извиняющимся тоном, когда мы встретились возле метро. – У меня не все в порядке.
– Родители раньше вернулись?
– Нет, именно у меня не в порядке, понимаешь?
– Не понимаю, – соврал я. Мне хотелось, чтоб она сама это как-нибудь назвала.
– Ну… Месячные, вот глупый-то!
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Немножко.
– Но послушай, нам ведь совершенно не обязательно лезть в постель. То есть ты, конечно, можешь залезть, если хочешь. А я посижу рядом, сделаю тебе чай, мы о чем-нибудь поговорим… Понимаешь, Инга, сегодня мне не хочется быть одному.