Остров Буян - стр. 21
Потом я говорил, как мне нравится Москва и все москвичи, и рассказал про смешного толстяка на вокзале, который хвастался рекордной температурой, и еще про то, как я долго считал, что остановки в метро объявляют сами машинисты и восхищался их благородными голосами, пока однажды не услышал рычание «Двери не держите!». А Милена сказала, что ее отец тоже любит Москву. И когда приезжает, всякий раз тащит ее в ГУМ и хочет скупить все, что ей понравится. А она тогда бывает и счастлива, и несчастна, ведь хочется ей много чего, но приходится сдерживаться и не подавать вида, потому что отец готов истратить на нее все деньги. И я подумал, что, наверное, он очень любит Милену, но любит как-то слишком прямо и конкретно, по-военному.
Потом мы ели дыню, кромсая ее ручкой железной расчески и просто ломая, когда кончалось терпение. Вокзальная торговка не соврала – дыня действительно была «чистый мед». Потом мы побежали смывать с себя сладкий сок, и когда оказались в воде, Милена решила, что пора учиться плавать, и стала учить меня не просто так, а по системе, вычитанной где-то. Сначала я отталкивался от дна и двигался вперед, вытянув руки и опустив лицо в воду. Потом поджимал ноги и старался держаться на поверхности, подгребая воду руками. Потом мы сводили эти упражнения в одно, и мне удалось проплыть несколько метров, а когда я начал идти ко дну, почувствовал у себя под животом ладонь Милены, которой она легонько поддерживала меня, и я опять вспомнил про мешок и воздушный шарик. Потом мы замерзли, и вылезли на берег, и я растирал ей спину полотенцем. Потом мы просто сидели, молча глядя на воду и касаясь друг друга плечами. Потом снова легли рядом на одеяло, подставив спины солнцу.
На правой руке Милены между указательным и средним пальцами я заметил темную продолговатую родинку и дотронулся до нее.
– Ой-ей! – сказала Милена. – Какой развратник!
Я удивленно уставился на нее. Она засмеялась:
– Это моя достопримечательность. Смотри.
Она сделала из пальцев человечка и прошлась им по песку. Произошло маленькое чудо – у всех такие человечки получались бесполыми, а это, без сомнения, была женщина, и родинка между пальцами стала уже не родинкой.
– Познакомься, – сказала Милена. – Это Мими. Но только имей в виду: я ужасно ревнивая!
Мими стояла передо мной, кокетливо скрестив ножки.
– Привет, Мими, – сказал я и, заслонившись от Милены ладонью, шепнул: – Ты мне очень нравишься.
– Но-но-но! – прикрикнула на нас Милена и убрала человечка. – И вообще я на нее еще сержусь. Это сегодня она – Мими, а вчера была Машкой негодной.
– А что она натворила?
– Представляешь, потеряла колечко, которое папа подарил, растяпа несчастная! Говорит, забыла в душе на скамейке. Я побежала – да где там! Взял кто-нибудь.
Потом мы снова сидели рядом. В золотых глазах Милены были покой и тепло. Мими пригрелась в моей руке, и Милена, кажется, не ревновала. Потом она сказала:
– Слушай, да ведь ты здорово покраснел. По-моему, ты просто сгорел! Надевай скорей рубашку.
Мы еще посидели немного, и Милена решила, что пора домой. Мы отправились в лесок переодеваться. Возле каких-то густых и колючих кустов она оставила меня «на атасе» (так и сказала), а сама, взяв свои брючки и рубашку, исчезла за кустами и через минуту вернулась, держа в руке желтый комок купальника. А я не стал снимать свои плавки – во-первых, они были не такие уж мокрые, во-вторых, мне не хотелось пихать их в сумку Милены, а потом доставать, когда мы будем прощаться, а в-третьих… В общем, я натянул брюки прямо на них (я, кстати, и сейчас, вечером, не расстался с этими плавками, так мне понравилось).