Остановить Демона - стр. 4
За стеклом проносились деревья и поля, мелькающие электрические столбы нарезали их, точно кадры уходящей кинохроники. Над размытым горизонтом появились грозовые тучи. Освещаемые лучами солнца они походили на далекие холмы, покрытые синими ледниками, что поднимались к чистому безоблачному небу. Там, в вышине, расправив крылья, продолжал одиноко парить орёл. Израненное лицо Кормилина осветила мечтательная улыбка, глаза заблестели и постепенно закрылись. Он ощутил себя независимой свободной птицей.
Беркут продолжал парить в небе. Он видел с высоты, как рыщет поезд среди зелёных лесных просторов. Живность, питающаяся объедками с насыпи, в испуге устремлялась в стороны, прячась, ожидая, когда грохочущий состав пройдёт и можно будет вернуться.
Локомотив безудержно нёсся навстречу своей судьбе, подминая рельсы со шпалами. В кабине неподвижно стоял машинист в чёрной форме и фуражке с кокардой на голове. Через лобовое стекло кабины он походил на манекен – застывшее серьёзное лицо сосредоточено, взгляд устремлён вперёд, в глазах напряжённое внимание. Он чувствовал свою ответственность за пассажиров, которых везёт в Россию. На кабине поезда светилась табличка с маршрутом: «Тирасполь – Москва».
Часть 1
1. Гадание Решетовых
Тянулась зимняя холодная ночь. К покосившимся обветшалым деревенским домам со всех сторон привалились бугристые плотные сугробы, точно огромные белые валуны старались поддержать замёрзшие убогие жилища до весны. Над заснеженными крышами, завывая, бесновалась свирепая пурга. Качались и мучительно скрипели трухлявые заборы. Забытые с осени на верёвках тряпки заледенели, покрылись инеем, точно цветные фигурные дощечки раскачивались ветром, колотушками постукивали о штакетник, обманывая заплутавших жителей отсутствием нежданных бед.
Во всей деревне светилось несколько окошек маленьких бревенчатых изб, из труб валил дым, который сразу сдувался в сторону, подхватывался вьюгой, растворялся в ней без остатка.
Большой добротный дом, обложенный кирпичом, стоял на краю деревни у реки, ярко пылал всеми тремя окнами парадной стороны. По белым занавескам скользили тени, внутри чувствовалось движение, ощущалась жизнь. Светлая большая гостиная была наполнена теплом из горнила, дразнящим ароматом свежевыпеченных пирогов и едва уловимым сладким запахом лампадного масла. В красном углу висела старинная икона с серебряным окладом, под ней колебалось пламя лампадки. К левой стене притулилась белёная русская печь с боковой лежанкой. За ней дверь на кухню, дальше – проход в спальню. Посреди комнаты главенствовал круглый стол на изогнутых ножках покрытый радужной клеёнкой поверх белой скатерти, отороченной по краю волнистой кружевной бахромой. В центре дымился самовар, рядом – широкая тарелка с пирогами и чашки на блюдцах, в прозрачных розетках соблазнительно истекало тёмное ягодное варенье.
Надежда и Роман Решетов – обоим по двадцать лет – сидели на диване, тесно прижавшись, друг к другу. Держали в руках на весу по куску пирога и чашке с чаем. Не могли оторваться от экрана телевизора в углу, точно были привязаны за носы, периодически не глядя прихлёбывали и кусали сдобу, небрежно роняли крошки на стол и колени.
Сбоку на стуле устроилась мать Надежды. Она налила из самовара в стакан кипяток, положила варенье, стала размешивать ложкой, откинулась на спинку, смотрела то в телевизор, то на молодых людей. В задумчивых глазах её притаилась грусть. Как ни старалась, не могла она искренне почувствовать себя счастливой за дочь. Не для того она растила её, чтобы отдать в руки студенту, приехавшему из глухого сибирского посёлка, живущему в общежитии. Что нашла в нём Надежда?