Опасные видения - стр. 34

Во-вторых, его неспособность поставить точку. Малейшая искорка концепции заводит его все дальше и дальше к таким выводам и следствиям, из которых писатели похуже выжимали бы тетралогии. Фармер наследует великой традиции оригинальных мыслителей. Для него нет слишком трудных загадок. Нет слишком причудливых мыслей, к которым он бы побоялся подступить с инструментарием логики. Нет слишком больших рассказов, слишком малопонятных персонажей, слишком далеких для исследования вселенных. Какая же трагедия, что, хотя Фармер на световые годы обгоняет второстепенные таланты, бесконечно созерцающих блох в своих бородатых репутациях, тот самый жанр, который он решил удостоить своим даром, его практически не замечает.

В-третьих, его стиль. Который никогда не повторяется. Который растет в геометрической прогрессии с каждым новым произведением. Который требует от читателя интеллектуальных челюстей, с какими вгрызаются в лучшее в литературе. Его творчество – это стейк, который надо тщательно прожевать и переварить; не пудинг из тапиоки, который можно выхлебать без труда.

Я уже вижу, что заболтался. Пусть читатель отнесет это на счет воодушевления редактора из-за нижеследующего рассказа. Рассказ, разумеется, прислан по личному заказу, как и все в книге. Но Фармер, закончив на 15 тысячах слов, обратился к редактору и спросил, нельзя ли его переписать, расширить – бесплатно, потому что идеям нужно вздохнуть свободнее. Естественно, он и получил доплату, и переписал рассказ. Но доплату слишком маленькую. Учтите оригинальность, дерзость и недрогнувший взгляд в завтрашний день. Дальнейшие выплаты должны быть в виде читательских отзывов. Не говоря уже о премиях «Хьюго», штучках шести, что будут отлично смотреться на каминной полке его квартиры в Беверли-Хиллз, будто для нее и отлиты. Умному достаточно.

Если бы Жюль Верн правда заглянул в будущее – скажем, в 1966 год н. э., – он бы испачкал свои штанишки. А уж 2166-й – о чем говорить!

Из неопубликованной рукописи Дедули Виннегана «Как я поимел Дядю Сэма и другие частные излияния»

Великаны Бес и Под мелют его на хлеб.

Его ломаные кусочки всплывают в терпком вине сна. Огромные ноги давят глубинные виноградины ради инкубского причастия.

Он, как Саймон-простофиля[37], рыбачит в своей душе, будто левиафана – ведром.

Стонет в полусне, мечется, потеет темными океанами и стонет опять. Бес и Под, принимаясь за дело, ворочают каменные жернова пучинной мельницы, бормоча свое «Фи-фай-фо-фум». Глаза поблескивают рыже-красным, как кошачьи, зубы – тускло-белые цифры в мутной арифметике.

Бес и Под, сами простофили, деловито мешают метафоры, несамоосознанно.

Навозная куча и петушиное яйцо: поднимается василиск и издает первое кукареканье из трех, в милом приливе крови от зари – времени «Я-есмь-возбуждение-и-жесть»[38].

Оно растет и растет, пока вес и длина не объединяют силы, чтобы его изогнуть: еще не плачущая ива, сломанный тростник. Одноглазая красная головка свешивается за край кровати. Кладет свою челюсть без подбородка, а затем, когда набухает тело, соскальзывает вниз. Единооко поглядывает туда и сюда, архаически пошмыгивает по полу и направляется за дверь, оставленную открытой из-за ляпсуса сачкующих стражей.