Окаяныш - стр. 13
Сычик сердито таращился на неё да, растопырив крылья, грозно пощелкивал клювом, будто хотел прогнать со двора случайную гостью. Пёстренький и круглоглазый, он сразу понравился Миле, и она потянулась, чтобы погладить птаха.
– Не делай того, о чём пожалеешь, – остановила её порыв подошедшая с подносом в руках хозяйка. – Он не любит нежностей. Может и за палец прихватить.
– Это твой? Такой хорошенький!
– Пригаси восторг, Мила. Piktas не терпит панибратства.
Золотоволосая взяла с подноса приборы, переставила на стол пару толстых хрустальных стаканов, до краёв наполненных ярко-красным напитком.
– Надеюсь, твой вкус не поменялся? Это клюквенный сок. Такой, как ты любила. Я сахар не стала добавлять. Может, принести?
– Не надо. Спасибо. А Piktas – это на каком языке?
– На литовском. – девица взглянула с удивлением. – Переводится как Сердитый.
– Это имя?
– Имя. Неужели забыла? Одра любила использовать родные словечки, и в разговоре, и в именах. Ты как попугай всё повторяла за ней, я даже злилась, когда она ставила тебя в пример. Кайя, Милушка лучше тебя будет знать наш язык! Кайя, ты равнодушна к нашим корням! – выразительно продекламировала она и следом вздохнула, а сычик Piktas внезапно слетел ей на голову и, потоптавшись, замер.
– Он ручной! – восхитилась Мила. – Знаешь, мне показалось, что он даже может разговаривать.
– Разумеется, может. Когда захочет. Ругался на тебя, наверное? Не бери в голову. Забудь.
– Да нет. Передразнил только… – Мила запнулась, и круглые глаза сычика насмешливо мигнули.
– Как здесь уютно! – решив сменить тему, Мила кивнула в сторону разросшихся розовых кустов. – В доме, где я ночевала, растут похожие…
– Ты ночевала в Лёхином доме? Серьёзно, что ли? После всего, что произошло?
«А что произошло?» – едва не спросила Мила, но вовремя прикусила язык. Чтобы сгладить неловкость, потянулась к стакану с соком и похвалила старый сад.
– Он такой умиротворяющий! Хочется просто сидеть и любоваться.
– Ты права. Здесь ничего не меняется… – Кайя наполнила до верха тарелку густой, пахнувшей спелым летом окрошкой. – После ухода bobutė я всё оставила как было. Не хотелось нарушать традиции.
– Давно она… ушла? – Мила интуитивно поняла, что речь ведётся о ком-то из близких, судя по всему – о бабушке.
– Почти вслед за твоей. Они ведь в связке были. Да ты знаешь…
Мила не знала, не помнила ничего, но кивнула утвердительно и поспешно зачерпнула холодной окрошки, чтобы заесть свою невинную ложь.
Под зубом хрустнул ломтик редиса, почувствовалась свежесть молодого огурца, на языке растеклись сливочная мягкость желтка и кислинка сметаны, к ним добавились яркость свежего укропа, острота горчицы и пряность настоянного на ржаном хлебе кваса. Вкус у окрошки оказался изумительный и неожиданно – знакомый. А ведь Мила принципиально не готовила её – уж очень непривлекательным считала это блюдо.
– Ты работаешь? Где обитаешь? Тоже не замужем? Или успела сходить? – сыпала вопросами Кайя.
– Успела. Но быстро сбежала, – Мила отщипнула кусочек от хлебного ломтя и медленно прожевала. – Разошлись по обоюдному согласию. Он заскучал со мной, а я – с ним.
– Бывает. – Кайя понимающе кивнула. Прихватив молочный стручок гороха, закинула в рот целиком и похвалила, прожевав. – Самое лучшее лакомство! Бери. Пока я всё не смела.