Размер шрифта
-
+
Охота за древом. Стихи и переводы - стр. 8
наследье волшб и фетишей.
Прозрачно, как его ни шей,
любой монаршей голи платье.
Работай, творческая братия!
А пить, детей лишать грошей,
дурить, себя лишать ушей —
не дар свободы, а проклятье.
И если человечьи жертвы
искусству приносить в ответ
за духа пир, успех, обет
во славе воскресить из мертвых,
то строим Молоху мы храм,
чтоб в нем кадил грядущий хам.
(август—сентябрь 2008, Бронкс)
Из цикла «Второе отцовство»
Сыну-1
Что сам живой – залог успеха,
и вывод сплелся непростой:
сын будет в старости утеха,
хоть раньше станет сиротой.
Пусть акт зачатья невозможен
как суперстохастичный акт,
сам факт рожденья непреложен —
с каталки вопиющий факт.
Но это ж – жребий! И не чаще
из бездны должен выпасть он,
чем стрел, из двух концов летящих,
стыковки действовать закон.
…Пока гудел от напряженья
мозг под реликтами волос,
мое прямое продолженье
из тоху-боху24 в мир рвалось.
Побудку ангелы трубили,
реанимацию будя.
Миг вечности часы пробили:
я в руки взял свое дитя.
К обетованных благ разбору
последним, как всегда, поспев,
в горящей шапке с меткой вора
я спел победный свой напев.
В ответ оркестр урезал «Славу»,
осанну взвыл отчизны хор
и синегнойную державу
простер над ямой дирижер.
И был колосс тот чуден видом
на постаменте гжельских ног.
Ревел он: «Счет вести обидам
не смей! Се – Родина, сынок!»
Неистребим, как псевдомонас25,
как рак и рок непобедим,
он ждал, чадолюбивый Кронос,
и был един. И сын – один.
Инфант лежал, а мы стояли,
по сути, каждый одинок.
Сын зрел впервой родные дали,
вздохнул я: родина, сынок.
Была погодка – Donnerwetter,
гуляли небо и земля,
и как оборванный катетер
моталась в такт судьбы петля.
Счет шел на вечность и на миги,
и таял прочности запас,
а жизни начатой вериги
легко менялись на отказ.
Но всю поэзию, культуру,
смысл и порядок мировой
я отдавал за фиоритуру
птенца с поникшей головой.
Тут Тот, Который не бывает
(да, в сущности, не может быть),
махнув рукой, из древних баек
вбежал, чтоб детям подсобить.
(март—июнь 2005, Москва—Hью-Йорк)
«Младенцы – отдельная раса…»
Младенцы – отдельная раса,
отдельней, чем негр и еврей.
В хрусталике детского глаза
прозрачны глубины морей.
Все таинство филогенеза
со скоростью света пройдя,
всех вер и наук антитеза,
восходит из бездны дитя.
И лобик нахмуренный морща,
взирает на дольний бедлам,
и учится, горько и молча,
делить бытие пополам.
И помня свой путь, изучает
ту странность, куда занесло,
и долго еще излучает
остывших галактик тепло.
(2007)
Тумбалалайка
Памяти Галича
Эта песнь в меня въелась с исхода
из Египта младенческих снов
то ли бабкиным шепотом – с года,
то ли копотью выжженных слов.
Там слова как в считалке на вылет,
как мычание – тум-ба-ла-ла.
В ком отчаянье не пересилит,
тем в посмертии честь и хвала.
Тумбала-тумбала-тум балалайка.
Это вам не жаргон, не наречье —
средневерхненемецкий язык!
Им за тысячелетье до печи
предок мой изъясняться привык.
Средний – гарью осел, стал последний,
верхний – дымом взошел в облака.
Причастилась им в сытной обедне
паства родственного языка.
Мне ж в наследство по праву рожденья
с той же кровью и в те же года
что досталось? Одно наважденье —
эту песенку слышать всегда.
Тумбала-тумбала-тум балалайка.
Словно в Треблинке, в ту пересменку
перед выходом в адский костер,
пел нам Лева ее Трактовенко26,
погорелого театра актер.
Позже, в семидесятых, в начале
слушал я ее, оторопев:
Страница 8