Обратная сторона души. Версия до расширения. - стр. 18

Их звуки пахли. Я ощущала аромат, похожий на запах разорванных лепестков роз, перемешанный с чем-то гнилостным, как запах старого, мокрого дерева, разрушающегося под дождём.

Затем появились крики. Они вырвались неожиданно, прорвав плотную стену шёпотов. Это не были крики боли или страха – в них звучала агония и что-то более жуткое, невыразимое словами. Это был крик тех, кто уже не живёт, но всё ещё ощущает боль.

Каждый крик наполнял воздух вокруг строения, словно вырывая куски реальности. Эти мелодии звучали надрывно, будто их вытягивали из чьей-то души, разрывая её на части. Я не могла понять, доносились ли они из-за дверей или появлялись прямо у меня в голове, эхом отражаясь и передаваясь в собственные мысли.

Запахи вокруг стали невыносимыми. В них смешались сгоревшее мясо, прогорклое молоко и что-то сладковатое, как запах перезревших фруктов, которые гниют под палящим солнцем. Но хуже всего был смех. Он возник, как рваный шёпот, который постепенно становился всё громче, пока не заполнил всё пространство. Это не был человеческий смех. Он звучал, как скрип рассохшихся дверей, как щёлканье сухих костей, как ветер, пробивающийся через щели заброшенного дома.

Этот смех не принадлежал одному существу. Он звучал многоголосно, каждый его оттенок неестественно вибрировал, превращаясь в хохот. Иногда он походил на насмешливый щебет ребёнка, иногда – на звериное рычание, прерываемое урчанием.

Когда смех затихал, я чувствовала, как на его месте остаётся пустота. Она была хуже любого звука, потому что в этой пустоте я слышала своё собственное дыхание, дрожащее, словно я пытаюсь оправдаться перед чем-то невидимым.

Каждый звук имел свой запах, что делало их ещё более невыносимыми. Шёпоты оставляли после себя сладкий, вязкий аромат, который вызывал тошноту. Крики приносили с собой запах крови и сожжённой шерсти, так густой, что он впивался в горло, оставляя горечь. Смех был самым отвратительным. Его запах напоминал ржавчину, перемешанную с запахом тухлой воды, застоявшейся в старых колодцах, но в нём было и что-то гипнотическое – он тянул ближе, как сладкий яд, от которого я не могла оторваться.

Я стояла перед массивными дверями, и звуки становились всё громче. Они сливались в одну волну, которая билась в стены, в воздух, в моё сознание. Мне казалось, что я слышу шёпот дверей – они сами по себе что-то лепетали, а их узоры пульсировали, словно в такт этим звукам, не отпускающим меня, но и не позволяли войти. Казалось, они были предупреждением и одновременно приглашением, как сирена, зовущая моряка в шторм. Я знала, что за дверями находится нечто большее, чем просто голос. Это было существо, живущее в этой симфонии, питающееся ей, и я понимала: стоит мне сделать шаг внутрь – я стану частью этой музыки.

Мне показалось, что я уже не чувствую запахов пустыни, только холодный аромат гари и плоти. Я вдохнула, и это было как глоток воздуха из другого мира, густого и непроницаемого. И я поняла, что за этими дверями ничего не будет прежним.

Когда я остановилась перед массивными дверями, холодный воздух обрушился на меня, словно удар. Он не был освежающим – наоборот, этот холод был липким, как пот, который невозможно смыть. Я знала, что позади осталась пустыня с её жуткими тенями и искажённым временем, но впереди ждало нечто худшее. Стоя у этого порога, я почувствовала, как сама реальность начала дрожать, как будто место, где я находилась, не предназначалось для живых.