О воле в природе - стр. 8

. Но, как замечает Лихтенберг: «Я полагаю, что в известные годы кантовской философии выучиться так же трудно, как ходить по канату».

Поистине, я не снизошел бы до перечисления грехов этих грешников, если бы не считал этого своим долгом: в интересах правды на земле я обязан указать на то состояние упадка, в котором, 50 лет спустя после смерти Канта, находится немецкая философия, приведенная к этому образом действий господ представителей «философского ремесла»; я должен указать, до чего дошло бы дело, если бы эти ничтожные, ничего, кроме личных целей, не ведающие умы могли беспрепятственно подавлять влияние великих гениев, озаряющих мир. Я не могу смотреть на это молча; положение вещей таково, что к нему применимо восклицание Гёте:

Ненависть к Канту, ненависть ко мне, ненависть к истине – хотя все это in majorem Dei gloriam[15], – вот что воодушевляет этих нахлебников философии. Кто не видит, что университетская философия сделалась антагонистом философии истинной и добросовестной и что на обязанности первой лежит противодействие успехам последней? Ибо философия, заслуживающая своего имени, это чистое служение истине, это высшее стремление человечества, и как таково, оно непригодно для ремесла. Менее всего может философия найти себе убежище в университетах, где первую роль играет теологический факультет и где, следовательно, еще до прихода ее все дела решены раз навсегда. Иначе обстояло со схоластикой, от которой университетская философия ведет свое происхождение. Схоластика была заведомо ancilla theologiae[16], и слово здесь не расходилось с делом. Современная же университетская философия отпирается от этого служебного звания и приписывает себе независимость испытующей мысли; но в действительности она не что иное, как замаскированная ancilla, и, подобно схоластике, предназначена служить теологии. А вследствие этого серьезная и искренняя философия имеет в философии университетской на словах помощницу, а на деле – соперницу. Вот почему я давно уже^>16 и сказал, что ничего не могло бы быть полезнее для философии, как если бы она перестала быть университетской наукой; и если я там допускал, что наряду с логикой, которая безусловно подлежит ведению университета, мог бы преподаваться разве еще только краткий, совершенно сжатый курс истории философии, то и от этой поспешной уступки я отказался после открытия, которое в «Геттингенских Ученых Известиях» от янв. 1853, стр. 8, сделал наш Ordinarius loci[17] (некий толстотомный историограф философии): «Нельзя было не признать, что учение Канта представляет собою обыкновенный теизм и дает очень мало или совсем ничего не дает для изменения распространенных мнений о Боге и Его отношении к миру».

Если дела обстоят таким образом, то, по моему мнению, университеты и для истории философии уже место не подходящее. Предвзятая цель господствует в них неограниченно. Конечно, я давно уже догадывался, что история философии будет преподаваться в университетах в том же духе и с тем же grano salis[18], как и самая философия: нужен был лишь известный толчок, чтобы моя догадка стала для меня вполне достоверной. Вот почему я и хотел бы видеть, чтобы философия вместе с ее историей исчезла из расписания лекций и была таким образом спасена от рук надворных советников. При этом, однако, я вовсе не намерен лишать профессоров философии их плодотворной деятельности в университетах. Напротив: я желал бы видеть их произведенными в высшие чины по табели о рангах и переведенными на высший факультет в качестве профессоров теологии. Ведь по существу они давно уже таковые и достаточно времени прослужили там в качестве добровольцев.