Номах. Искры большого пожара - стр. 9
Рвать с Ритой, которую он к тому моменту знал уже более десяти лет представлялось ему совершенно невыносимым, и он, давя в себе нарастающий страх, продолжал писать письма.
…Штык вошёл в сердце, погрузился в водопады крови, искупался в заводях желудочков. Но мозг Николаева всё ещё оставался ясен, а чувства остры…
Рита приезжала в Россию, но была намертво привязана к младенцу и мужу и ни о какой встречи не могло быть и речи.
В эти периоды он писал ей пьяные и нервные письма, она отвечала спокойными и уравновешенными. Он был страстной натурой, она же была страстной только рядом с ним.
После её отъезда обратно в Грецию их отношения успокоились и пришли в неторопливое русло почти светской переписки. Из текстов исчезло прежнее плотское напряжение. Через два года Алексей начал забывать голос и лицо Риты. Крики её страсти, казалось бы намертво впечатавшиеся в его сознание, тоже подёрнулись дымкой.
Время не целитель, время убийца.
…Острие штыка покинуло сердце и продолжило своё путешествие сквозь плоть человека. Китель на груди полковника расцвёл ярким, будто сок раздавленной черешни, пятном…
– Она счастливый человек. Живёт себе в Греции и её, слава богу, не затронут наши ужасы. Ни война, ни голод, ни преступность… Да, наверное, хорошо, что она там. Плохо, что я здесь.
…Штык вышел из спины, на мгновение натянув ткань, словно у полковника вдруг выросло небольшое крыло…
Перед внутренним взором умирающего мелькнули портреты жены и дочери, сбежавших от войны в Ростов. Но мелькнули быстро, словно невзначай.
И в ту же секунду душа Алёши Николаева со всеми её тайнами и влечениями покинула тело сорокапятилетнего полковника.
Вислоусый номаховец воткнул штык в землю, очищая его тем самым от крови и обозначая конец сегодняшнего кровопролития.
Щусь и Вика
– Федос, ты что творишь? – крикнул Каретников вслед Щусю, ведущему своего жеребца по коридору дворца князей Остроградских.
Железо подков стучало о вековой дубовый паркет, оставляя вмятины. Конь хромал, припадая на обе правые ноги.
– Ранили тебя, суки? Ранили? Ничего, скоро поправишься. Как новый будешь, – приговаривал Щусь, вводя жеребца в комнату с обшитыми тёмным деревом стенами, высокими потолками и камином, похожим на вход в тоннель.
– Ложись, Братка.
Он заставил коня улечься на раскинувшийся возле камина большой мягкий ковёр. Развёл огонь, пламя осветило лоснящийся, дьявольски-чёрный бок коня, сплошь покрытый ранами и засохшими кровавыми потёками.
От камина пошло тепло, заставив колыхаться шторы на окнах и паутинки на потолке.
Щусь сел перед жеребцом на колени, обнял его большую голову.
– Что, больно, Братка? Ты потерпи, потерпи.
Дверь открылась и вошла стройная девушка лет двадцати трёх, с длинной светлой косой и глубокими зелёными глазами. То была Вика Воля, командир женской разведроты, и с недавних пор подруга Феодсия. В руке её качалось ведро с ртутно отблёскивающей в полумраке водой.
– К огню поближе поставь. Пусть греется, – велел Щусь.
Вика выполнила приказание, села рядом с Федосом.
Тот долго смотрел на неё в отблесках пламени. Протянул руку, она нырнула скулой ему в ладонь. Щусь погладил пальцем тёплую щёку.
– Какая ты… – восхищённо сказал.
Девушка улыбнулась.
– Моя… – сказал Федос, впитывая гладкость девичьей кожи.
– Твоя, твоя…